– А ещё нет? – жалобно спросила Гелиэр. – Я очень хочу есть.
– Не советую, – сказала Аяна, глядя в окно. – Вечером будешь жалеть, что набила живот. Гели, почему у тебя нет часов в комнате? Я видела, их тут даже с собой на цепочке носят.
– Не знаю. А зачем?
– Обед не пропустить, – рассмеялась Аяна. – Хотя тебе и так всё приносят. Во сколько Мират придёт?
Гелиэр покраснела.
– Ты так и будешь изображать свадебное покрывало каждый раз, когда я упоминаю твоего мужа? Знаешь, у нас, когда заключают союз, говорят: "Я хочу быть твоим" и "Я хочу быть твоей". После этого вы принадлежите друг другу, и уже не стесняетесь ничего, понимаешь? Он твой муж, ты можешь больше не краснеть. А ну, давай потренируемся. Повторяй. Мират, Мират...
Гелиэр ещё сильнее покраснела, закрывая лицо ладонями.
– Да что ты будешь делать, – всплеснула руками Аяна. – Так. – У меня задание для тебя. Знаешь, какое? Оно странное. Дослушай до конца. Сегодня, когда он придёт, скажи ему, чтоб снял рубашку. Дослушай! Пусть ляжет на живот. Сделай вот так, – она вскинула руки, изображая когти ястреба. – А потом вот так, – она вонзила ногти в спину Гелиэр там, где платье не закрывало её. – Води ногтями по спине. И при этом ты должна будешь смотреть на него, чтобы случайно не сделать больно и не зацепить родинку. Я готова поклясться, что ему никто не чесал спину уже лет пятнадцать, если не больше... Это всё, – кивнула она с удивлением поднявшей на неё глаза Гелиэр. – Ты поняла? Чеши и смотри. Больше ничего не надо.
Синие сумерки спускались на берег кирио с востока, зажигая звёзды. Аяна сидела в комнате, морщась от сладкой вони цветов, потом не выдержала.
– Дестрикта, что за цветы там такие... ароматные? – спросила она, выйдя на кухню, где девушки мыли посуду после ужина кирио. – Со стороны боковых ворот, у дома.
– Это дисодилии. Сильно пахнут, да? Из них делают духи.
Аяна вздрогнула. Даже духи Гелиэр, напоминавшие раздавленного в розе клопа, были бы несравнимо лучше по сравнению... с таким.
– Это Шу сам посадил?
– Нет. Это садовник из Тайкета передал. У садовников, знаешь, своё... сообщество, так сказать.
Аяна села за стол и подперла щёку рукой.
– Они собираются иногда и делятся опытом. Даже соревнования проводят. У кого мирабилии крупнее, или у кого на трёхлетнем кусте роз больше. Удобрениями делятся. Шу так и не влился к ним. Его кир привёз из Фадо. Лет десять назад, наверное. Он тут сначала пытался развести свои саженцы и посадить семена, но, видно, почва неподходящая, да и погода. Остались самые выносливые, а одна лоза вообще почему-то разрослась так, что чуть не задушила всё остальное. Её хотели истребить, но Шу пересадил её за забор, вон туда. – Дестрикта махнула рукой в сторону задней стены парка. – Через забор она не лезет, и ладно. Очень красивая, шишечки, как у хмеля, и цветы с ароматом мёда, но вот разрастается, спасу нет. Чуть весь парк не погубила... До сих пор находим побеги, видимо, никогда теперь не вывести. Шу сказал, её в Фадо пускают по беседкам, чтобы от солнца притенять.
– Не видела такую.
– А ты в Фадо была? – изумлённо повернулась к ней Дестрикта, опуская лоток с ложками. – Ничего себе!
– Я много где была, – улыбнулась Аяна. – А эти... дисодилии, они вообще долго ещё будут цвести?
– До холодов. Это не наше растение. Северное. Им тут почва не очень годится, но при должном уходе, видишь, даже цветут. Приспособились.
Дестрикта протянула Аяне пару яблок, и она, откусывая на ходу, прошла по коридору до выхода в сад. Светильники на стенах придавали загадочности тёмным проходам, уходящим в темноту. Тени, колебавшиеся на деревянных панелях, будто населяли этаж бесплотными, но зримыми тёмными существами, которые, впрочем, не казались враждебными, потому что вполне мирно сосуществовали с тем, что вполне ощутимо наполняло дом. Приглушённые дверями разговоры, шорох одёжных щёток, скрип дверей, звуки шагов, плеск воды с кухни, запахи мяса с овощами и ванили в какой-то сдобе, – всё смешивалось воедино, отнюдь не пугая.
Аяна поднялась наружу, к жёлтым пятнам фонарей, и прошла вдоль заднего фасада дома, любуясь работой Шу. Ей было жаль тонкие веточки, которые пали жертвой его стремления к гармонии, отрезанные безжалостными громадными ножницами, но парк действительно производил впечатление. Разница форм близких к совершенству шарообразных кустов и стоящих рядом лохматых, высоких, которые, по-видимому, были в отдалённом родстве с кипарисами, вновь напомнила ей об Исаре и Атойо.
Она стояла, удручённо обгрызая яблоко, над клумбой с дисодилиями. Вот он, источник... запаха. Невысокие, с аккуратными листьями растения, украшенные жёлтыми нежными воронками цветов, были высажены за невысокой зелёной живой изгородью. Две круглые клумбами между несколькими валунами, покрытыми мхом. Аяна недоуменно сморщилась. Зачем здесь эти клумбы? Валуны были самодостаточны и соразмерны, а дисодилии колыхались между ними, ловя нежными воронками ветерок, как неуместная оборка на жёлтой занавеске экипажа, который возил её на берег кирио.
Аяна наклонилась и потрогала пальцем полураспустившийся бутон в обрамлении зелёных листиков. Цветы не виноваты, их такими создала природа, и садовники умелым разведением довели этот... прекрасный запах до совершенства, такого, каким они его представляли.
Она вздохнула, сразу пожалев об этом, и пошла прочь от душной клумбы, обратно в парк, размышляя, как ей, в сущности, повезло. Она могла гулять тут, по парку, когда остальные девушки вынуждены были заниматься тяжёлой и грязной повседневной работой, отдраивая посуду, оттирая скатерти и бельё, отмывая полы и щёткой отчищая ковры.
На какое-то мгновение ей стало стыдно за безделье, но это чувство, впрочем, быстро прошло, потому что сок кислого яблока, попав на кожу, больно раздражал трещины на пальцах. Аяна, вздохнув, направилась к стене с капающими фонтанами. Она не сидит без дела. У неё есть работа, которую она получила, потому что когда-то обменяла своё время на знания. Ей действительно повезло родиться в прекрасном месте, где любой человек мог выбирать, как ему жить. Родись она тут, в мире Конды, где и кем бы она сейчас была?
Ловя крупные редкие капли в сложенные ладони, она снова вздохнула, вспоминая слова Конды о том, что ни одному человеку в одиночку не удастся за свою жизнь изменить существующий порядок. Жаль, что не у всех есть выбор. Очень жаль.
Тёплая ночь овевала щёки и шею лёгкими порывами ветра. Капли, падавшие в мозаичных нишах стены, отмеряли время, тихо шагающее мимо, ведущее за руку в своём неостановимом потоке. Жёлтые фонари остались позади, Аяна поднялась по лесенке, делившей плачущую стену на две части, впервые переходя эту границу, за которой тёмные неосвещённые деревья роняли рваные, шелестящие тени на траву и дорожки.
Эта часть парка была не парадной. Аяна шла по дорожке, чувствуя, как её охватывает особый, бесшабашный восторг, который она всегда испытывала, выходя ночью из дома. Ей казалось, что она превращается в хищное ночное животное со внезапно обострившимся слухом и зрением. Крадущееся упруго между теней, готовое резко отпрыгнуть в сторону или кинуться на добычу. Весёлое волнение холодило кожу, поднимая дыбом волоски на затылке.
– Эй! Ты что тут делаешь?
Радостное ощущение померкло. Из темноты к ней направлялся какой-то мужчина, Аяна тревожно попятилась.
– Ты чего бродишь в темноте? А ну возвращайся в дом!
– Я гуляю, – сказала она, вглядываясь в темноту, пытаясь узнать голос. – Ты кто? Я капойо киры.
– Я сторож. Что тебе дома не сидится? А ну давай обратно! Нечего бродить!
Аяна нахмурилась, разглядывая лысину сторожа, но предприняла последнюю попытку.
– Мне никто не запрещал гулять во дворе.
– А ты спрашивала разрешения?
– Нет, – вздохнув, ответила Аяна. – И у кого же надо спрашивать?
– У Прото. Всё к нему, он управляющий. Давай, давай, ступай.
– И что, даже по парку у дома нельзя?
