— Мы хотим выяснить, почему Жулита прячется, если все еще жива…
Схватив в руки вестник, я стала прослушивать обрывки всех поступивших за утро сообщений. Выходило, что вопль шефа лишь венчал бесконечную гору чужих посланий, имевших приблизительно общую тему: колонка, о которой мне было ничего не известно.
Тут в голове, словно в насмешку, мелькнуло воспоминание из прошлого вечера.
Я сидела за столом и копалась в сумке, пытаясь отыскать скомканное шефом письмо от Жулиты, в котором она предпринимала жалкую попытку доказать миру, что жива и хочет мстить. Наконец бумажка обнаружилась. Сдвинув в сторону тарелки со снедью и бутылку с питьевым уксусом, я расправила лист, скрупулезно ногтем разгладила глубокие заломы.
— Ян, — позвала я, поднимая голову к помощнику, — я хочу толкнуть тебя на преступление.
Расплывавшийся перед взглядом парень подавился питьем.
— Люди должны узнать, что королевский посол — убийца невинных девиц! Ночью как раз печатают утренний газетный лист, и если по-тихому подсунуть колонку…
— Катарина, — уговаривающим тоном начал Ян, — я абсолютно уверен, что завтра утром ты пожалеешь даже об этом разговоре.
— Нет-нет. — Я выставила указательный палец и покачала прямо перед носом помощника. — Ты, наивное создание, не понимаешь, в каком страшном мире мы живем. Здесь ты или жертва, или охотник. И я отказываюсь быть жертвой…
Судя по всему мне удалось претворить безумный план в жизнь, и теперь Гнездич бурлил от новости, что знаменитая утопленница, чьи цветные гравюры накануне заполнили все газетные листы, вовсе не являлась известной на пол-Алмерии актеркой.
Подо мной точно распрямилась пружина. Схватив сумку, я бросилась к двери, ударилась мизинцем на правой ноге о косяк. Взвыв, натянула сапоги прямо на голые ноги, а куртку натянула уже на бегу к омнибусной станции. И только трясясь в омнибусе, осознала размер случившейся катастрофы.
В общественном транспорте люди читали редко, разве что институтки, тихонечко почитывающие запрещенные в стенах учебных заведений эротические романы, да студенты, зубрящие невыученные параграфы. Но сегодня, несмотря на закрытые кожаными занавесками окна и неровный свет от маячившей лампы, люди с интересом изучали утреннюю «молнию», написанную мною лично в состоянии глубокого алкогольного опьянения.
Не удержавшись, я заглянула в листовку соседа слева. Разгромная колонка начиналась с нахальной фразы: «Так утопил королевский приближенный Жулиту или же она жива?» Я глухо застонала и спрятала лицо в ладонях. Хорошо, хватило ума не указывать имя Чеслава Конопки!
Выбравшись из омнибуса, я помедлила у новостного щита с газетным листом «Рыбалка на Висле». В самом центре желтоватой простыни красовалась колонка с выжимками из моей утренней «молнии».
— Держите, нима! — Пробегавший мимо крикливый мальчишка-посыльный сунул мне в руки знакомую листовку и закричал: — Горячая новость! Королевский посол хотел убить Жулиту, но утопил неизвестную девицу!
Было страшно представить, что творилось в нашей маленькой конторке, обычно походившей на тихое болото и не переживавшей потрясений страшнее, чем аресты кого-нибудь из полевых газетчиков. Прежде чем идти с повинной, мне отчаянно хотелось заглянуть в молельню и поставить ароматическую палочку Святому Угоднику Аврилу, приносящему удачу, однако в округе не было ни одного святого места, только грешные питейные.
Добравшись до конторы, я осторожно приоткрыла дверь и тихонечко заглянула внутрь. В рабочей зале царили хаос и гвалт. Взмыленные сослуживцы строчили ответы на многочисленные записочки, брошенные в уличный ящик «для новостей и вопросов». И посреди коллективной суматохи, положив голову на руки, за своим столом сладко спал Ян, совершенно глухой к всеобщей истерике.
— Войнич!! — раздался с улицы хриплый возглас шефа, и от неожиданности я вжала голову в плечи. — Явилась, наконец?!
Он спускался по каменным ступенькам, и я отвесила приветственный поклон:
— Доброе утро!
— Какое, к бесам собачьим, доброе?! — Он ткнул мне в лицо какой-то бумаженцией. — Узнаешь?
Я немножко отодвинулась, чтобы узнать содержание, и увидела в верхнем углу судейский герб.
— На «Утренние хроники» подали в суд? — пропищала я и удивилась: — Кто?
— Нет у тебя мозгов, Войнич, — процедил шеф, подвигая меня в дверях, — но хотя бы со зрением все в порядке!
— Да кто подал-то? — жалобно промычала я, семеня за начальником.
Наше появление ознаменовалось гробовой тишиной. Разом оторвавшись от работы, газетчики устремили к нам выжидающие взгляды, видимо, надеясь на кровавую разборку. В конторе меня не любили и считали выскочкой, забиравшей лучшие места на газетной простыне. Впрочем, я действительно была выскочкой.
Неожиданное затишье разбудило Яна. Он резко поднял голову и, завидев меня, вскочил со стула, неприятно царапнувшего ножками по замусоленному полу.
Пока шеф устраивался на своем рабочем месте, мы с Яном пытались жестами договориться о том, стоило ли ему оставаться на месте или подойти ко мне. В результате он не понял приказа спрятаться в подсобке, от греха подальше, и присеменил к начальственному столу. Теперь мы стояли плечо к плечу, точно на ристалище, и ждали, когда нас двоих разжалуют в безработные.
С непроницаемым видом шеф вытащил из горы бумаг знакомую листовку.
— Итак… — Он приложил к глазу монокль и откашлялся. — Читаем… Двадцатого дня сего месяца королевский посланник пытался избавиться от нимы Жулиты!
Мне был послан многозначительный взгляд.
— Другими словами, ты обвинила Чеслава Конопку в убийстве!
— Но я не написала имени и звание поменяла…
— Конечно, никто не догадался, что посланник — это наш родименький королевский посол, а он понял и натравил на нас мирового судью! Поэтому…
— Шеф, вы не можете меня разжаловать! — перебивая обвинительную тираду, заявила я. — Вы ведь тоже когда-то пострадали из-за произвола вельможи!
Ни для кого не было секретом, что пять лет назад шефа выставили из столичного газетного листа за дерзкую статью о растрате королевской казны. С тех пор он старался держаться подальше от громких скандалов, довольствуясь светскими сплетнями и рассказами об оранжереях.
— Да как ты?! — выдохнул бедняга и размахнулся чернильницей, дабы запустить ее в мою сторону, но лишь плеснул черной массой себе на сюртук. Взвыв, точно раненое животное, он нехорошо выругался матом, но тут, окончательно и бесповоротно, шефа покинул голос. Онемев, он бешено пучил глаза, силясь разразиться возмущенной тирадой, однако изо рта вырвалось лишь змеиное шипение.
