— Я принесу вам водички! — заявила я и дернулась в сторону крошечной кухоньки, где обедали газетчики, ради экономии довольствовавшиеся принесенными из дома в специальных ларчиках перекусами.
Абсолютно не чувствительный к происходящему, Ян стоял высоким столбом, сунув руки в карманы портов, и старался подавить сладкие зевки. Пришлось схватить его за рукав и потащить за собой, точно глупого мула.
Только мы оказались в тесной каморке, пахнущей скисшим молоком, я прошипела:
— Как ты мне позволил такое сотворить?
— Ты была очень убедительна.
— Святые Угодники, я всегда убедительна, когда на пьяную голову задумываю какую-нибудь глупость! Я же газетчица!
— Ты сказала, что в нашем мире ты или охотник или жертва, а ты ненавидишь быть жертвой. — Видимо, у меня сделалось такое лицо, что Ян догадался: — Похоже, именно этот разговор ты помнишь.
Не зная, что ответить, я изобразила возмущение:
— Почему ты опять мне тыкаешь?
— Вы ехали на моей спине совершенно пьяная, нима Войнич, я решил, что мы стали немножечко ближе.
— Не ври, — буркнула я и, позабыв хотя бы для вида налить из графина воды, вышла в общую залу. И мне вовсе не почудилось, что следом донеслось издевательское фырканье.
Если мне казалось, будто хуже уже ничего случиться не могло, разве что меня разжаловали бы до посыльной, то к вечеру мир окончательно повернулся ко мне спиной. В издыхающей от усталости конторе появились дознаватели в сопровождении стражей из городской тюремной башни. С их появлением в общей зале сгустилось зловещее напряжение, даже магические светильники затрещали.
Пройдя в центр комнаты, они оглядели притихших газетчиков, смерили оценивающим взглядом немого, как рыба, шефа и громко объявили:
— Газетчица Катарина Войнич обвиняется в возведении напраслины на королевского посла Чеслава Конопку и согласно решению суда должна быть сопровождена в тюремную башню…
— Я не возводила напраслины! — для чего-то заспорила я, хотя прекрасно понимала, что ругаться с патрулем все равно что высказывать возмущение ручке на запертой двери — абсолютно глупое занятие.
— Вы утверждаете, что актерка Анна Кобыльская, известная под псевдонимом Жулита, — жива и прячется в вашем доме…
Он мог не продолжать. Колонку я написала до того, как узнала об отъезде спасенной самоубийцы.
В голове вдруг стало пусто и звонко. Пока они что-то говорили о судебном заступнике, я поймала себя на совершенно неуместной мысли, что поутру все-таки стоило найти молельную и поставить Святому Угоднику Аврилу курительную палочку, даже десяток палочек, не пожалев медяков. Глядишь, заснула бы в собственной кровати.
В тюремной камере царили ледяная влажность и отвратительное зловоние, пропитавшее даже склизкие, сочащиеся слезами стены. Воняло от набитого отсыревшей соломой тюфяка, прикрывавшего шаткую скамью, от дыры в полу, заменявшей отхожее место, от толстых ржавых прутьев решетки.
Единственным источником света служили масляные лампы, висевшие на стенах напротив каждой камеры. Они рассылали по стенам нестройные тени и не справлялись с густой темнотой.
Мне, окруженной мраком и холодом, чудилось, будто время остановилось. Не удавалось понять, как долго я находилась в застенке, а карманные часы, дорогие, с золотой цепочкой и с циферблатом из перламутра, по тюремным правилам, забрали вместе с сумкой.
Раньше я думала, что в тюрьме очень тихо, но застенок оказался непереносимо беспокойным местом, и этот леденящий кровь шум не походил на вокзальный гвалт, рыночную разноголосицу или уличный гомон. Пространство наполняли бессильные тоскливые звуки, каждую минуту напоминавшие, что в башне гнили заживо, дохли от голода и болезней сотни несчастных. Бухал надрывный кашель чахоточников, злобно бормотали сумасшедшие, звонко капала вода, шуршали крысы. Сосед справа беспрерывно скреб стену, словно собирался проделать дыру между нашими камерами.
А когда раздались шаркающие шаги охранников, то коридор буквально взвыл. Лишенные надежды люди превратились в диких зверей, желавших разорвать на части своих мучителей.
Яркий свет резанул по глазам. Ослепленная, я прикрылась ладонью и увидела, что вместе с пузатым небритым охранником с испуганным видом мялся мой помощник, судорожно прижимавший к груди объемную сумку.
— Ян! — От радости я соскочила со скамьи.
Громыхнул замок, с чудовищным скрипом отворилась решетка. Неожиданный визитер протиснулся бочком в камеру.
— Пять минут, — вытащив из кармана паршивых брюк мои часы, заявил охранник. Он захлопнул крышку и нахально подмигнул мне, видимо, заметив возмущенный взгляд.
Мы с Яном встали очень близко и, наверное, со стороны выглядели парочкой.
— Как ты сюда попал? — зашептала я.
— Дал денег.
— А отец?
— Не пустили. Он собрал тебе кое-какие вещи. Еду отобрали на входе, а одеяло с теплыми носками оставили. — Он сунул мне объемную сумку. — Не бойся, мы скоро тебя отсюда вытащим. Шеф сказал, что подключит все свои связи.
— Можно подумать, у него много связей, — фыркнула я, практически разуверившись, что когда-нибудь увижу белый свет.
Спасти меня могла лишь сбежавшая Жулита, но вряд ли актерка рискнула бы своей жизнью ради газетчицы, неудачно напившейся хмельного магического зелья.
— Здесь ужасно, — пробормотал Ян, с брезгливым видом оглядывая крошечную камеру. — И пахнет плохо.
— Не переживай, мне не впервой сидеть в мусорных ямах, — невесело пошутила я.
— Эй, голубки! Время на исходе! — объявил охранник.
— И еще вот… — торопливо прошептал Ян, и из его рукава, как у фокусника, выскользнул тяжелый металлический предмет с шероховатой поверхностью. Острый носик уткнулся в мою подставленную ладонь.
— Это подпилок?! — выдохнула я.
— Тише! — Ян с тревогой глянул на маячившего за решеткой стража.
— Ты рехнулся? Что мне с ним делать? — Я попыталась вручить инструмент обратно помощнику. — Я же не смогу в открытую пилить решетки!
— Вы чего закопошились? — Заметив оживление в камере, для острастки охранник шарахнул дубинкой по решеткам.
Мы с Яном невольно вздрогнули, но тут же продолжили прерванный спор.
— Оставь, еще пригодится, — отбрыкивался помощник.
Видимо, чтобы пронести запрещенный инструмент в тюрьму, трусишке пришлось собрать не только волю, но и зачатки смелости, а теперь повторить подвиг он был просто не способен.
— Пригодится подкоп делать? — бранилась я.
