длинные столы прямо на улице, вкруг огромного костра, над которым жарились молодые кабанчики.
Вечерело. Лились хвалебные речи деревенского старосты в честь цесаря и цесаревны, и вино — в кружки гостей. Стоявший позади деревянного кресла маленькой цесаревны Брегир не терял бдительности, несмотря на радушный приём селян, и вглядывался в опускающиеся сумерки. И, чем становилось темнее, тем сильнее обострялось его зрение, а вслед за ним — слух и обоняние. Телохранитель поймал себя на том, что через весь шум веселья отчётливо слышит, о чём шепчутся украдкой поглядывающие на него девушки по ту сторону костра; в сгущающейся темноте видит, сколько веснушек на их щеках, и может расплести запахи выставленных на столы яств на отдельные ароматы продуктов, из которых они были приготовлены. Ощущения были столь яркие и непривычные, что по коже пробежал лёгкий холодок. А потом пришла боль.
Сначала она легонько царапала изнутри рёбра Брегира, но с каждым разом становилась всё сильнее и сильнее, будто что-то стремительно росло внутри и пыталось выбраться наружу, переломав мужчине рёбра и раскурочив грудь.
Цесаревну увели спать. Первую половину ночи под её дверями дежурил второй телохранитель, и у Брегира появилась возможность отдохнуть. Он отошёл подальше от пирующих, пытаясь напиться свежего ночного воздуха, но сокрушительные приступы не давали ему сделать глубокий вдох. Из последних сил сдерживая крик боли, он упал на колени и схватился за грудь, из которой будто живьём вынимали рёбра, и, прежде чем всё погасло, услышал полный ужаса визг одной из тех шептавшихся девушек, которая решилась пойти вслед за ним.
Когда он очнулся, было ещё темно, костёр догорал, но пирующих и след простыл. Брегир лежал внутри огромной клетки и был совершенно наг, если не считать парного амулета, болтавшегося на его шее на длинном шнурке. Во рту стоял металлический привкус крови.
Окинув клетку беглым взглядом, он увидел свою одежду, перекинутую через поперечный прут, поднялся, протянул руку, чтобы взять её… и сердце пропустило удар: рука была по локоть в засохшей крови. В чужой крови. Как и его грудь и, наверняка, лицо тоже. И тут он понял, что произошло. И это понимание навалилось на Брегира, словно могильный камень: ни вдохнуть, ни пошевелиться. Что ж, так и будет. Могильный камень. Вместо почётного воинского костра павших в бою.
Костёр погас. Небо заволокло тучами, обещавшими хмурое утро. Наступил самый тёмный ночной час. Брегир не сразу услышал, как старая Келлехерд зовёт его по имени. И не сразу узнал её, подобравшуюся к клетке под покровом темноты. Он вскинул уроненную на грудь голову и с трудом поднялся, отлепившись от решётки, которая оставила следы на его спине сквозь ткань рубашки. Старуха с видом заправского воришки железным зубцом одного из цесаревниных гребней ковыряла скважину амбарного замка, висевшего на дверях клетки.
— Давай, сынок, тихонько, тихонько… вот сейчас! — замок щёлкнул, отворившись, — цесарь велел, чтобы деревенская травница приготовила для тебя отвар… чтоб без боли… и быстро, — зашептала нянька, — но я думаю, всё от того случилось, что ты давеча кровь пролил — убил разбойника. Луна же нынче не полная и не новорождённая. А только это и было, чего раньше не случалось, после стрелы-то той. Но цесарь-то наш, батюшка, сам по себе умный, меня, дуру старую, не слушает. А ты иди, сынок, иди скорее! Если крови больше проливать не будешь, то и, боги милуют — проживёшь, как человек, — старушка подталкивала телохранителя в спину сухонькими ладошками, будто без этого он бы не ушёл. А он и медлил. Обернувшись, Брегир снял со шнурка на шее один из парных амулетов и сунул в её руку, благодарно сжав морщинистые пальцы.
— Я должен тебе жизнь, Келлехерд. Раскуси его, если понадоблюсь, и я найду тебя, если буду жив, когда мой кристалл раскрошится вслед за твоим.
— Иди, сынок. Иди! Конь твой за деревенской околицей к рябине привязан, иди! — замахала рукой нянька, — живи. Молодой ведь совсем, — тихо промолвила она ему вслед, но Брегир этого уже не слышал.
Он нашёл коня там, где и сказала старая Келлехерд. К его седлу был привязан Брегиров меч и мешочек с монетами. Мужчина сразу вспомнил, у кого видел этот расшитый шёлком кошелёк — он принадлежал одному из телохранителей цесаря. Нянюшка не смогла бы устроить всё сама и нашла себе помощника.
Брегир пустил коня галопом в обратном направлении. Он не знал, куда поедет и что будет делать дальше, но, что бы там ни было, он знал одно — он не сможет исчезнуть, не попрощавшись с ней. Возвращаться не стоило, но он не мог не освободить Гленнвен от её клятвы. Пусть вновь будет свободной, никому не обещанной, пусть когда-нибудь станет прекрасной женой хорошему парню. Иначе она, упрямая, будет ждать его, дерзко отваживая женихов от охотничьего домика.
Гленнвен сегодня хозяйничала дома, сменив удобную мужскую одежду на светлое вышитое платье. На столе под нарядным рушником дымилась гора пирожков, в печи прели щи, любимая еда её отца. Она знала, что Брегир вернётся только через несколько дней, и очень удивилась, увидев его на пороге. По его лихорадочно горящим глазам, растрепавшимся волосам, морщинке, что прорезала бледный лоб, она поняла — случилось что-то нехорошее. Хотела спросить, но все слова растерялись, и она никак не могла найти подходящих.
Брегир всю дорогу думал о том, что и как он ей скажет, но, стоило ему увидеть Гленнвен, все заготовленные фразы застряли где-то на полпути к губам, и он никак не мог вытолкнуть их из задыхающегося после отчаянной скачки горла. Они так и стояли посреди прибранной комнаты, пока Гленнвен не сделала шаг к мужчине и не обняла его, ласково и доверчиво. Брегир судорожно вдохнул, проглотив вязкий ком страшных слов. Он должен был проститься и уйти навсегда, но его ладони скользнули вверх по её стройной спине, пальцы зарылись в густые ароматные волосы у самого основания свободно заплетённой косы. Его обветренные губы покрывали поцелуями закрытые веки Гленнвен, нежную кожу её висков, бархатных щёк и губ, которые не успевали возвращать ему поцелуи.
И в этот миг он словно увидел себя со стороны: чудовищем, сжимающим окровавленными пальцами хрупкие плечи Гленн, оставляющим уродливые следы чужой смерти на её тонком белом платье.
Брегир отстранился так резко, что Гленнвен пошатнулась, потеряв опору. Она распахнула непонимающие, разочарованные, испуганные глаза и, видя
