— Прискорбно видеть столь вопиющие пробелы в вашем воспитании, — не глядя на меня, заметил мужчина.
Это он еще мало видел!
Я отвернулась от Клема. На улице куда жарче, чем под прохладным сводом храма — там хоть солнце не палило так нещадно. И душно, раскаленный воздух при каждом вдохе царапал легкие сотнями незримых песчинок. Я осторожно провела пальцами по своему вспотевшему горячему лицу.
— Миледи, постарайтесь воздержаться от патетических обмороков на публике, — неожиданно сухо заявил Лавель.
И ничего, что мне действительно нехорошо?!
Я вцепилась в бархатную обивку сиденья, прикрыла глаза, стараясь дышать глубоко и ровно. Да когда ж эта телега соизволит дотащиться до дома?!
Дом, наш милый городской дом. Песочного оттенка стены, белая лепнина, голуби на терракотовой крыше, тенистый внутренний дворик, что всегда пел мне то задорным смехом ветра в листве, то нежной колыбельной маленького фонтана, то вкрадчивым шепотом ночи, то протяжными вздохами полудня. Завтра мне придется покинуть тебя, чтобы уехать вместе с супругом в его замок в приграничье. Не будет больше песен, смеха и книг, беззаботного веселья и надежд безмятежной юности, игр с Тео и споров с Матильдой. И любимого в моей жизни тоже не будет.
А о том, что будет, думать не хотелось.
Из экипажа я выползла едва ли не на четвереньках, однако помощи от мужа не дождалась. И не надо. Вот умру здесь, и станет высокочтимый милорд трижды вдовцом. Не смертельно, разумеется, но репутацию ему моя скоропостижная трагическая кончина точно подпортит! О-ох!
— Леди Аделли, — сильная надежная рука поддержала меня в процессе вываливания из кареты, выровняла, позволяя принять более приличествующее высокородной положение.
И еще от этого простого прикосновения даже через плотную ткань платья по коже побежали мурашки.
Я подняла глаза на Франческо, выдавила жалкую грустную улыбку.
— Теперь леди Лавель, — шепотом поправила я.
Следом подъехал экипаж с моими родными и отец, заметив меня в недопустимом обществе, выскочил из кареты практически на ходу и с впечатляющей в папином почтенном возрасте прытью.
— Милорд, — прошипел папа и, подойдя к нам, понизил голос: — Кажется, я настоятельно просил вас не приближаться к моей семье и особенно к моей младшей дочери.
— Прошу меня простить, лорд Аделли, но вашей дочери стало плохо, и я…
— О Дезире отныне заботится ее супруг, — зло перебил папа. — А вас я попрошу немедленно покинуть мой дом.
— И где он, наш благодетель, чьи следы в пыли нам надлежит с трепетом целовать? Освежается после прогулки по солнцепеку, а его жена тем временем вот-вот упадет в обморок? — язвительно поинтересовался Франческо. — И смею заметить, мы пока находимся перед вашим домом, а не в нем.
Кажется, у папы сейчас пар из ушей повалит.
— Слушай, ты, зарвавшийся щенок…
— Возможно, я еще щенок. Возможно, иногда я действительно зарываюсь, — негромко и спокойно ответил Франческо и вдруг подхватил меня на руки. За папиной спиной дружно ахнули вышедшие из кареты мама и сестра. — Но не я привел в этот город черного лорда. И не я продал ему собственную дочь.
Мир вокруг вновь поплыл, и лишь ощущение рук любимого удерживало от шага в бездну забытья. Наверное, я и впрямь перегрелась на солнце…
Откуда-то издалека доносились голоса, звон бокалов и стук посуды, звуки шагов и шорохи одежды. Столы накрыли в большом зале, а позже во дворе, когда сумерки принесут освежающую прохладу, начнутся танцы…
Люблю танцы… только танцев теперь тоже не будет… сомневаюсь, что Лавель хороший танцор… и что в этом ордене вообще танцоры водятся…
— Дезире, — лба коснулась ладонь, — ты вся горишь.
Может, я все-таки умираю? Во всяком случае, ощущения примерно такие, какие должны быть у человека при смерти. По крайней мере, по моим представлениям. Сердце стучит у самого горла, воздуха не хватает, в голове туман, собственные ладони горячие, что раскаленная сковорода.
— Лорд Демарро, вы перешли все допустимые границы.
Мама.
Я повернула голову. Моя спальня и лежу я в своей постели, поверх вышитого покрывала. Рядом с кроватью Франческо, мама замерла на пороге, не иначе как высланная вперед с дипломатической миссией. Терзающий тело жар внезапно схлынул, словно волна, оставив странное чувство пустоты.
— Леди Аделли, у Дезире жар, ей нужен доктор.
— Франческо, — устало вздохнула мама, — бумаги подписаны, клятвы произнесены пред свидетелями и ликами богов, брак заключен и фактически завершен. Отныне Дезире леди Лавель и поделать что-либо с этим вы не можете. Вам лучше уйти, пока вас не вывела отсюда городская стража.
Я села. Голова почти не кружилась.
— Дезире, — любимый мгновенно склонился ко мне.
— Все в порядке, — я посмотрела во встревоженные зеленые глаза. Нет-нет! — Мама права, тебе… лучше уйти.
Потому что если Франческо пробудет здесь хотя бы еще минуту, я не выдержу, вцеплюсь в него руками и ногами, и пусть попробуют нас разделить!
Франческо медлил, вглядываясь в мое лицо в поисках честного ответа. Что же, значит, тогда уйду я.
Молодой человек потянулся было поддержать меня, но я оттолкнула его руки и встала самостоятельно. Так, стоим? Стоим и практически не качаемся. Идти можем? Можем, а что не шибко быстро получается, так не страшно, я никуда не тороплюсь.
Мама шагнула навстречу, аккуратно взяла меня под локоть и, бросив предостерегающий взгляд на Франческо, вывела из комнаты. Папа ждал нас в конце коридора. Внимательно посмотрел на мою наверняка бледную и донельзя несчастную физиономию.
— Тебе лучше? — и в несложном вопросе прозвучал груз неизбывной вины.
— Да, папа, все хорошо.
— Уверена?
Я кивнула.
— Мне бы не хотелось думать, будто ты действительно считаешь, что я тебя продал, словно вещь или бессловесный скот, — нерешительно начал отец.
— Я так не думаю, правда. Ты хотел спасти наш город и его жителей.
И, в конце концов, девушки моего положения именно так замуж и выходят — за незнакомца по договоренности, за того, кого выберут родители или опекуны, и редко какой юной леди приходит в голову мысль возражать.
— Надеюсь, через несколько лет ты не будешь меня проклинать, — папа обнял меня, поцеловал в лоб.
Надеюсь. А в данный момент не хочу, чтобы родители волновались еще больше.
Мы вышли к парадной лестнице, спустились по широким ступенькам. Вот и мой долг стоит у подножия суровым черным изваянием. Окинул быстрым оценивающим взглядом, подал руку.
— Надеюсь, миледи стало лучше? — далеким от настоящей заботы тоном осведомился Клем.
Да чтоб тебе в другой мир провалиться!
— Да, дочь всего лишь немного перегрелась на солнце, — заверил папа преувеличенно бодро. — В последнюю неделю стоит такая жара!
Я приняла затянутую в черную перчатку руку и в сопровождении супруга направилась в зал, где уже собрались гости. И снова поздравления, пожелания, льстивые комплименты. Лебезят, норовят умаслить заранее, расстилаются, будто дверные коврики с алданских рынков, перед тем, кто, возможно, станет следующим правителем Этерии, а пока и без королевского венца внушает всем панический ужас. Ждут ли Вис нашествие черных орденоносцев, охота на ведьм, допросы, доносы и костры, бессмысленные смерти и тирания? В Этерии нет корпуса ведунов, маги и ведьмы вне закона и любой приезжий ведун не должен расставаться с документами, подтверждающими его принадлежность к корпусу другого государства, и официально заверенным разрешением на нахождение на территории нашего королевства.
Мы заняли почетные места за главным столом, и время резко замедлило ход. Оно тянулось и тянулось, бесконечное, тягостное, как при исполнении всякой докучливой обязанности. Праздничный обед со скрипом перетек в ужин, одна перемена уступала другой, блюда появлялись и исчезали, приносимые и уносимые слугами, бесшумными и невозмутимыми. Гости объедались и пьянели, то горлопанили все громче, увереннее, то вдруг, точно лишь сейчас обратив внимание на хмурого молодожена, испуганно умолкали и отворачивались. Я вяло ковырялась в своей тарелке и тоже честно пыталась напиться, пока Лавель не заявил слуге, собравшемуся было наполнить мой опустевший кубок в четвертый раз, что юной госпоже уже хватит.
