всего становилась смертельной.
Иля же боялась меня еще до того, как поняла все это.
Вернее, она не поняла этого до сих пор.
Но ее страх и эта истеричная паника были настолько громадными, что сомнений не оставалось: ее испугали до меня.
Сломали грубо и грязно.
Взяли против воли, оставив навсегда след глубоко в душе, который кровоточил настолько сильно, что контролировать этот страх и память о пережитой боли она не могла.
Вероятнее всего, это было пару лет назад.
Точнее я не мог сказать.
Просто раны на теле оставляют свой след еще какое-то время. След, который я мог бы уловить своим чертовски обостренным обонянием.
Но я не чувствовал ничего, кроме того, что девчонка не была невинной.
Однако и следов секса не было уже давно.
Теперь же я понимал, что она патологически не могла выносить мужское присутствие рядом.
И все из-за того раза.
Из-за насилия.
Я мог бы даже предположить, что до изнасилования Иля была девственницей. Поэтому ее так сильно испугало происходящее. Оттого было это неприятие всего мужского.
Но теперь мне приходилось бороться с собственным желанием.
Потому что я обещал ей, что не трону.
Впрочем, у нас уже была одна глобальная проблема, решить которую нужно было в самое ближайшее время. И теперь я знал заранее, что она не будет рада. И еще не был уверен в том, что смогу сдержаться и не испугать ее еще сильнее.
Она узнала тайну Берсерков.
А потому я либо должен был ее убить.
Либо поставить метку.
Только думать об этом прямо сейчас было не самым верным решением.
— Ну что опять? — рявкнул я хмуро и грозно, встряхивая девчонку в своих руках, чтобы она пришла в себя, и откатился от нее в сторону, дабы она не ощутила еще явственнее, насколько я возбужден и как хочу ее.
И без того ее колотило так, что Иля не могла толком шевелиться.
Ее эмоции накатывали на меня волнами.
За эти дни, проведенные рядом с девчонкой, она стала для меня тем маяком, за который я хватался своим воспаленным разумом и жалящими мозг ощущениями, где в одночасье стало так много всего.
Когда лишился зрения, все прочие чувства во мне обострились настолько, что порой мне казалось, что я начинаю сходить с ума, слыша то, что не должен.
Чувства Беров и без того были куда более яркими, чем у людей.
Мы ощущали как звери.
Как звери вели себя.
Ведомые инстинктами, мы видели и слышали то, что людям было недоступно.
Но то, что происходило со мной сейчас, напоминало безумие.
Я слышал, как шуршат насекомые глубоко в лесу.
Каждого зверя, как бы далеко он ни находился.
Даже голоса людей из поселка, который был почти за сотню километров от дома.
Я понимал, что если сосредоточусь на этих голосах, то смогу разобрать даже то, что именно они говорят.
И от этого моя голова напоминала беспокойный улей, где гудели и жужжали сотни звуков и эмоций, узнавать которые я совершенно не хотел! Они были мне неинтересны и совершенно бесполезны, но отсекать их от себя и закрываться я смог не сразу.
Для этого я сосредотачивался на девчонке.
Прислушивался к ней. Принюхивался.
Различал каждую грань ее эмоций, раскладывая их, словно цвета радуги.
Я знал, как она дышит, когда мирно спит или когда ей что-то снится.
Как она задерживает дыхание каждый раз, когда заглядывает в комнату к брату.
Как она шепчет себе под нос, когда в чем-то не уверена, пытаясь убедить, что поступает верно.
Я знал ее эмоции на вкус и запах, вбирая их в себя и собирая по крупицам.
И вот теперь меня штормило от ее удушливой паники из-за моего присутствия рядом и обжигающего льдом страха, пока ее сердце колотилось, а язык не слушался.
— …Мой брат! Брат! Что ты с ним сделал?!
Брат?
Я нахмурился, приподнимаясь и прислушиваясь к дому.
Нет, его определенно не было в нем.
Не было даже поблизости.
— Ты — монстр! Чудовище!
В этот раз девчонка очухалась быстрее, потому что переживала за брата куда больше, чем за себя.
И тут же принялась колотить меня даже из состояния лежа, ни черта не добавляя мне этим ни спокойствия, ни терпения сдержать свое слово и не трогать ее.
По крайней мере, не так грубо и основательно, как хотелось мне сейчас.
— Да, я такой! — рявкнул я, отчего она притихла и тонко всхлипнула, а я нахмурился, пытаясь задействовать все свои резервы, чтобы отыскать пацана. — Но если бы хотел пришибить твоего братца, то явно не стал бы ждать так долго! Он мне не мешает, а потому смысла в его смерти для меня нет никакой!
— А еда?..— прошептала Иля с пола, а я скривился от одной мысли, что она в принципе могла подумать подобное обо мне.
— Мы не едим людей.
— Совсем?
— Совсем. Убиваем пачками. Но не для еды.
Дьявол! Я вовсе не хотел испугать ее!
Особенно в этот момент, когда девчонка и без того едва дышала от страха за своего брата.
Я просто говорил правду.
— Зачем тогда вы убиваете? — едва слышно прошептала она, отползая от меня и предпринимая первые попытки подняться на дрожащие ноги.
— Чтобы сохранить тайну своего рода. Никто из людей не должен знать о нас.
Я бы хотел, чтобы она запомнила эти слова.
Чтобы они отпечатались в ее мозгу занозами и напоминали о себе каждую минуту ее жизни.
Потому что придет момент, когда я вернусь к ним.
И скажу ей то,
