class="p1">– Черт, – ругнулся и, обойдя машину, сел за руль.
Пикап дернулся, когда Нечаев завел двигатель и до упора вдавил педаль газа. Меня тряхнуло, откинуло к бортику, так, что сильно ударилась изодранной спиной. Горячая волна накрыла с головой, сопротивляться сил уже не было. Провалилась в забытье, а когда в себя приходила, машина все ехала, петляя по дороге, а сверху глядели равнодушные далекие звезды. Мне было холодно, трясло, зуб на зуб не попадал. Попробовала в комочек сжаться, но не получалось – руки ноги не слушались. И боль в исковерканном теле – ничто по сравнению с той катастрофой, что разыгралась в душе. Что-то не так, что-то неправильно, но нет сил разбираться, что именно. Я умирала. Физически, морально. Мне не за что было ухватиться, чтобы выкарабкаться. Никто не собирался мне помогать.
На востоке забрезжил рассвет, когда мы въехали в какой-то захудалый городишко, покружились по узким раздолбанным улицам и, наконец, выехали к больнице.
– Приехали! – процедил Кирилл, и за руки к себе подтянул, как мешок с картошкой. Снова боль прострелила от плеча по спине, и снова разбередило раны.
Захныкала жалобно, готовая умолять оставить меня в покое, но голоса не было, и пересохшие, растрескавшиеся губы не шевелились. Кирилл никак не отреагировал на мои слезы, даже не смотрел на меня. Снова я у него на руках, все еще живая, но мечтающая умереть. Он вошел в приемное отделение, пропитанное характерным для больниц запахом. Едким, терпким, вызывающим першение в горле. Мой конвоир, не стучась, пнул дверь и прошел в приемную, где за старым покосившимся столом дремал медбрат, свесив на грудь нечесаную голову. От нашего появления встрепенулся, недовольно подтер слюни и поднялся:
– Что еще?
– Вот, в лесу нашел, – Кирилл поднес меня к койке и уложил. В этот раз почти заботливо, явно играя на публику.
– Что с ней?
– Я откуда знаю! В крови вся! Машину мне всю испоганила.
Медбрат повернул меня на живот, тоже не проявляя особой нежности, чуть приподнял присохшую к ране ткань.
– Мать честная! – выдохнул, опалив ароматом перегара.
– Что? – Кир играл на полную.
– Собаки ее изодрали. Или волки.
– Бедная, – только в голосе сожаления нет совершенно, лишь холодная уверенность и приговор.
– Молодая девчонка, а так ее истерзали.
– Ничего, оправится. Зато наперед головой думать будет, и не станет соваться, куда не просят. Не маленькая, должна понимать, что в темном лесу звери водятся. Еще легко отделалась. Жива и ладно, – эти слова для меня предназначались. Сухие, предупреждающие, что все могло быть гораздо хуже.
Медбрат по внутреннему телефону вызвал врача и снова обратился к Кириллу.
– Как ее зовут?
– Понятия не имею, – хмыкнул Кир, поглядывая на меня исподлобья, – говорю же, нашел в лесу. Привез. Вам сдал. На этом считаю свою миссию завершенной.
– Оставьте свой номер телефона, вдруг вопросы возникнут.
– И не подумаю. Она мне никто, чем мог – помог, остальное меня не касается.
Спасибо. Спасибо Кирилл за помощь. Ты… ты настоящий друг. Снова начинаю проваливаться в беспамятство, не видя смысла в борьбе:
– Эй, ты что это задумала! Не смей! Не в мою смену!
В этот момент дверь хлопнула, оповещая о том, что бета клана Черных Тополей ушел, окончательно выкидывая меня из жизни стаи. А хмельной медбрат хлопал меня по щекам, совал под нос ватку с нашатырем – делал все, чтобы я не отрубилась до прихода доктора. Когда, наконец, в помещение вошел высокий, как жердь, сухопарый врач, он облегченно выдохнул, поспешно передавая меня в другие руки.
– Ты опять напоролся, что ли? – врач брезгливо поморщился.
– Никак нет, Семен Иванович.
– Эх, Белов, нарываешься. Твое счастье, что работать совсем некому, с то вылетел бы отсюда со свистом. Ладно, что тут, показывай.
– Вот в лесу нашли, зверье напало.
– Кто нашел?
– Мужик какой-то, он уже уехал.
Врач недовольно покачал головой и склонился надо мной:
– Так, давай ее в операционную. Чистить все надо, промывать и заштопывать.
Спустя минуту меня переложили на жесткую дребезжавшую каталку и привезли вглубь здания в маленькую обшарпанную комнатку с гордой надписью «операционная». Перетащили на холодный узкий стол и начали срезать одежду, переговариваясь между собой о том, что сложное дежурство выдалось – никакого покоя, всю ночь на ногах, а потом сделали укол, и я поплыла, растворилась, теряя саму себя.
* * *
Пробуждение было тяжким. В голове дурман, все тело словно свинцом налитое, утянутое бинтами, как останки древней мумии. Больно, но боль уже другая. Ноющая, тянущая, раскатистая. Больше всего мучила жажда, так, что горло драло, и язык распух. Кое-как облизала пересохшие шершавые губы и по сторонам осмотрелась.
Маленькая, уныло серая палата с претензией на белизну. Окно, форточка которого вместо стекла затянута пленкой. Все здесь старенькое, неказистое, изношенное. На побуревшем допотопном экране высвечиваются мои ритмы, и каждый пик синусоиды сопровождается тихим писком.
С трудом пошевелила пальцами рук и ног, убедившись, что чувствительность есть. Шум в голове мешал сосредоточиться, не давал снова окунуться в безрадостные мысли, держал на плаву, как утлая лодочка. Опять повела взглядом по сторонам, ища кнопку вызова врача. Здесь нет модных датчиков, крепящихся к пальцу, нет пультов под рукой – ничего нет, кроме жесткой койки, застеленной бельем, пропахшим сыростью. Хотела встать, но не могла даже приподняться на локтях – такая слабость неимоверная, что сразу голова закружилась, и горькой волной накатывала тошнота. Сдалась и с тихим стоном опустилась обратно на твердую, словно кирпич, подушку.
Проклятье, чем они меня накачали? Сама себя не узнаю, не чувствую. Все как-то не так, неправильно. Надо поспать, избавиться от дурмана в крови, прийти в себя и по-тихому покинуть это царство скорби и печали. Они мне помогли, не дали за грань уйти, с того света вытащили, дальше я сама. Пусть у меня не такая бешеная регенерация, как у самцов, и тем более не как у альфы, у которого за ночь глубокие раны затягиваются, но все равно волчья натура поможет вылечиться быстрее. Неделя – и буду как новая.
А сейчас спать. Неимоверно тянуло в сон, поэтому перестала сопротивляться и закрыла глаза.
* * *
Следующее пробуждение – от громких голосов, от того, что хлопают по щекам, пытаясь добудиться. Приоткрыв один глаз, тут же зажмурилась от света, бившего в глаза, отдавшегося пульсирующей болью в висках.
– Очнулась? – спросил резкий голос, и я узнала того врача, что был в приемной
Слабо кивнула, больше не делая попыток разлепить веки.
– Как самочувствие?
Опять с трудом облизнула губы, и он догадался о моей жажде:
