способ показать ей эту смерть. Ее же саму он оставит напоследок.
Но она уже была убита.
Калиго. Враг всего живого. Ветра его окутывали её, терзали ледяными когтями и шептали… шептали… шептали…
«Ты не присягнула мне, Дитя Солнца… Я убью всех, кого ты любишь. И ты ещё узришь это…»
Ишмерай увидела черную тень сквозь пелену дождя и густой тьмы. Калиго был чернее ночи, чернее самой темной черноты, чернее самых обсидиановых пещер, на которые никогда не сходит благословение света. Она смотрела на него, слышала шорох его темноты и дивилась оттого, что мучители ее не видят его.
Дни смешались в одну неразрывную ленту вечности, разум затуманился тьмой и беспросветным горем, и ей казалось, что бледный, растерзанный камнями и рекой, Марк и Марцелл с перерезанным горлом и окровавленной грудью шли за телегой. Марк глядел на нее со скорбной нежностью и беспокойством. Девушка хорошо знала это выражение — и любила его. Любила его всего и тосковала по нему, отчего-то зная, что еще обязательно встретится с ним. Хотя бы раз. Пусть даже и не при жизни. Марцелл глядел на нее и вовсе жалостливо. На всегда отталкивающе-диком заросшем лице вдруг раскрылась вся доброта его натуры. А кровь! Сколько было на нем крови!..
Она не видела Александра среди них, ибо не видела его гибели, но ей казалось, что она видит и его где-то вдалеке. Он был недосягаем для своры всех этих убийц, для Калиго, для ветров его, он шел размытой тенью, неведомо куда. На непозволительном по красоте лице его застыло выражение, сочетающее безразличие и суровость, которая нравилась Ишмерай больше, нежели его насмешливость. Лишь его суровости она доверяла, лишь у нее хотела учиться.
Ишмерай слабо звала их, протягивая к ним руки, но они продолжали глядеть на нее с грустной мрачностью и неторопливо брести за отрядом. И она принималась умолять их простить ее. Она плакала и не отводила от них глаз, и скорбный покой их причинял ей еще более дикую боль. Ей казалось, что они глядят на нее с немым укором и даже с осуждением.
Ее не отпускал ужас. Даже в забытьи своего потрясённого безумия она осознавала, сколько горя причиняла. Она своими руками изорвала будущее нескольких человек и чувствовала, как сходит с ума под тяжестью этого гнёта.
«Они мертвы, — шептал ей собственный голос. — Не гляди на них, иначе они заберут тебя с собою»
«Пусть заберут, — думала она. — Я хочу к ним»
«Они отдали за тебя свои жизни. Ты должна жить»
«Я никому ничего не должна!.. Меня все равно убьют…»
«Ты должна сбежать, сопротивляться, вернись в Архей!»
«Я не могу вернуться…»
«Открой глаза. Подними голову. Соображай! Марцелл так долго учил тебя не теряться в минуты опасности!»
Но каждая мысль о Марцелле пригибала ее все ниже к пропасти. В этом походе она потеряла двух самых близких людей, с которыми многие годы делила тайны, надежды, мечты. Которые всегда были с нею в тяжёлые минуты, которых она любила всю свою жизнь. И что теперь? Она была одна, ее везли на смерть. И ей никогда не вернуть их жизней. Даже своею смертью.
Но рука об руку с горем шла медленно крепнущая ненависть. Ненависть к этим злобным людям, руки которых были перемазаны кровью Марцелла и Александра. Они более не прикасались к ней после того, как схватили. Они редко заговаривали с ней, Ишмерай не понимала ни слова из их рокочущего языка. Она сидела связанной в углу телеги, не в силах согреться, думала лишь о тех, кого потеряла, и знала наперёд, что ждёт ее дальше.
Мысль о сестре погрузила ее в еще больший ужас. Она помнила, как трогал ее главарь убийц, и какое у Атанаис было лицо. Ишмерай хотелось думать о том, что за сестрой ее уже рванула целая кавалькада спасителей.
Акил… Акила ранили… или убили… Они пронзили его своим тонким мечом, и он больше не встал…» — вспомнила Ишмерай слова Атанаис, и тут совсем разозлилась.
«Ты-то, Акил!.. — в отчаянии подумала девушка. — Выживи и вернись домой!»
«Ты не присягнула…» — пел свою песнь Калиго.
«Я не присягнула… — думала девушка, все еще глядя на мёртвые тени Марка, Марцелла и Александра, шедших за отрядом. — Но тебе нужны не они, а я. Так забери меня!»
«Ты должна сама явиться ко мне. И потерпеть поражение в битве со мной»
«Это ли не поражение?» — горько усмехнулась Ишмерай.
Какой-то частью своего разума Ишмерай понимала, что ей стоит задуматься об освобождении — как сбежать ей, как выбраться на свободу. Но горе и неподъёмное чувство вины никак не давали ей собраться с мыслями. Она могла думать только о тех, кого потеряла, что в этом лишь ее вина. Она больше не боялась за себя, она не больше не думала, каково ей придётся без Марка и Марцелла и что она будет несчастна всю оставшуюся жизнь, она думала о цене, которую должна будет заплатить за смерть каждого, погибшего за нее.
«Клянусь! — с мрачным торжеством думала она. — Если суждено мне остаться в живых, я не вернусь в Архей, пока не отыщу Атаргату или брата ее, или доказательство их гибели! Клянусь! Да будет мне Господь свидетелем, и ты, Шамаш, праотец рода нашего, будь свидетелем моей клятве!»
Вскоре мучители её заметили, что пленница более не рыдает, не стонет, не бредит, а сидит в телеге смирно, с бунтующей скорбью опустив глаза и явно что-то замышляя. Ей дали поесть немного хлеба и запить холодной водой. Девушка спокойно приняла еду, пережевала безвкусный свой обед и вновь села смирно, но взгляд ее оставался все столь же мрачным и опустошённым.
В середине дня девушка подняла глаза и начала исподтишка разглядывать своих врагов. Всего лишь дюжина рослых крепких мужчин верхом на усталых лошадях ехали рядом с телегой, и заросшие бледные лица их казались умиротворёнными в этой безразличной усталости. Порой они переговаривались, порой посмеивались и, когда глаза их обращались к Ишмерай, смех их становился злее, гадливее и страшнее. Все они были странно одеты: в обычных колетах, но ноги их туго обтягивали тонкие
