из ее языка, он умел смотреть ей в глаза, открыто и внимательно, без угрозы, чего опасались делать остальные, он умел чуть-чуть улыбаться. Ишмерай хорошо помнила Горста, и помнила, что он не был с нею жесток, пока она не разозлила его побегом. Теперь она глядела на Маркуса и думала, что постарается не злить его.
Вздохнув, Ишмерай осмелилась тихо запеть своим высоким голоском, светло и печально, обратив опустевшие глаза свои в черную даль дремучего леса, подарившего ей столько горя. Затем она закрыла глаза и увидела лицо Марка, так ясно, будто он стоял перед ней. Он сидел на лугу, залитом солнечным светом, и ярко смеялся. Ишмерай рассказывала ему всяческие небылицы и щебетала беззаботной птичкой, а Марк с удовольствием ее слушал. Он то ложился на траву, то вновь садился и неотрывно глядел на Ишмерай, то щекотал руку её сорванным цветком, то прислонялся к ней головой. В его блестящих черных волосах расплавленным светом сверкало солнышко, и ей безмерно хотелось окунуть в них пальцы, но она не решалась, отчего-то сильно стесняясь. Вдруг Марк в очередной раз прислонился к её руке головой, и девушка не сдержалась: пальцы ее ласково окунулись в чудесную мягкость его волос, нерешительно, затем все смелее. Марк вдруг застыл, перестав смеяться и отвечать на болтовню Ишмерай, а она продолжала гладить его волосы, и так нравилось ей касаться его, что девушка покраснела. Она разглядывала его широкую спину в шёлковую рубахе. Сквозь тонкую ткань проступали мышцы. И тогда девушке впервые в жизни подумалось, что ей очень нравилось, как выглядит Марк. Порой даже он казался ей красивым. Особенно когда внимательно смотрел на нее, лукаво прищурив глаза.
Ишмерай пела, и сердце ее сжималось от безумного горя.
Она вела свою песню все тише и печальнее, пока голос ее не прервался слезами, которые она поторопилась скрыть, ибо эти люди, эти изверги, окружавшие ее, не должны были видеть, как страдает она и как порой мечтает умереть. Она обязательно умрёт, но не сейчас и не от их руки.
— Лидие ваалира, — услышала Ишмерай над собою тихий голос Маркуса.
— Ваалира? — едва слышно переспросила девушка, утирая слезы, подивившись странному слову.
— Ваалира…
Судя по тому, что он не злился, Ишмерай решила: Маркус назвал её песню красивой.
Вечером Маркус приказал остановиться на привал, и даже позволил Ишмерай размять ноги, но руки ее остались крепко связанными. Ритц позеленел от подобной вольности, но промолчал, угрожающе надувшись. Ей дали отмыть от грязи лицо, шею, руки, но волосы она решила не трогать — ее кинжал могли увидеть, и тогда ей не будет спасения.
Маркус дал ей ломоть хлеба и немного мяса, но Ишмерай было тяжело отправить в рот хоть что-то — интерес к еде более не волновал ее. Ей хотелось говорить с Маркусом, доказать ему, что она не способна сделать ничего плохого, что ей всего лишь нужно вернуться в Авалар, а оттуда домой, в Архей.
Ночью, когда почти весь лагерь погрузился в сон, а Ишмерай лежала в телеге смирно, накрывшись дырявым, но тёплым пледом, лес накрыла мёртвая тишина. По небу скорбно плыли тучи, не давая лунному свету разлиться по темной земле, а где-то в неведомой дали пронзительной песней завыли волки, и Ишмерай поёжилась, лицом уткнувшись в плед.
Она потеряла интерес не только к еде, но и ко сну. После убийства Марцелла и Александра прошло не менее трех дней, но девушка не могла заснуть, думая о тех, кого любила.
Она безутешно кружила над рекой, пока не опустилась на выжженный смертью берег. Не было здесь ни веточки, ни травинки — только один человек сидел у черной воды, неподвижно, безмолвно. Но вот Ишмерай приблизилась к нему, и человек обернулся. И это был Марцелл с пронзённой грудью и перерезанным горлом, из которого все ещё вытекала кровь, наполняя черную реку. Лицо его было страшно бледно, губы — синие, а под глазами залегли черные тени.
«Марцелл… — мучительно простонала девушка, сев рядом с ним, заглянув в его лицо и задрожав. — Ах, Марцелл!.. Прости меня! Я так виновата перед тобой!»
«Ты не виновата, — тихо и ласково проговорил он, не касаясь ее, но глядя на нее неотрывно и нежно. — Я не смог защитить тебя. По моей вине ты теперь одна, и тебя мучают эти мерзавцы…»
«Тебе больно, Марцелл?» — прошептала Ишмерай.
«Теперь уж нет, — со вздохом ответил тот. — Только холодно очень. Мне надо в землю».
«Почему же, Марцелл?» — с болью прошептала девушка.
«Некому похоронить…»
«Марцелл! — горько шептала она, пытаясь дотронуться до него, но не могла — хотя он сидел совсем рядом. — Я так тоскую по тебе!»
«Не надо тосковать обо мне, не надо тебе видеть меня. Плохо это для живых. Очень плохо»
«Но где же Александр и Марк? Они тоже не похоронены…»
«Не видел я ни того, ни другого. Я здесь один. Ты пришла ко мне, ибо сильно тоскуешь. А я не хочу этого…»
«Марцелл! — шептала Ишмерай. — Как же искупить мне то, что я наделала?!»
“Живи, Ишмерай. Живи и борись, чтобы домой вернуться и подарить родным своим немного света. Живи, вот твоё искупление…»
Едва проговорил он это, девушка очнулась и горько разрыдалась. Лагерь спал, всюду была тьма, и душу ее сжимало безумное, отчаянное горе.
Запахло рассветом, но она все не спала. Маркус не стал сажать ее на цепи, и Ишмерай смогла немного походить. Дозорные встрепенулись, но она и не думала бежать — ее догонят, и спасения ей не будет. Горст не стал убивать ее, но Риц такого случая не упустит.
В лесу было еще темно, но весь мир замер в ожидании благословенного света. Ишмерай медленно шла вперёд, отдаляясь от лагеря, от двух дозорных, которые не окликали ее.
Наконец, устав от бессмысленной ходьбы, Ишмерай прислонилась к одному из деревьев, чтобы немного послушать тишину, а после вернуться в лагерь, но безмолвие прорезал резкий звук шагов, и не успела она обернуться, как сзади ее схватили за руки, спереди — за ноги, а в рот ей затолкали кляп. Все это произошло так быстро, что Ишмерай даже не
