госпожа, вуаль из конского волоса. Лицо прикрывать. От такой, сказывают, болячки на коже бывают – больно она грубая, кожу натирает. Это ее днем под плат нужно пристроить и так ходить. Ну, вместо краски, чтобы никто лицо обнаженным неувидел. Я этакую и видела только два раза в жизни, еще когда с мужем жила. Район то не из богатых у нас был – пояснила служанка. – Высокородные-то не часто там появлялись. Приезжая какая-то дама в нашем храме молилась вот в этакой вот штуке. Три дня, сказывают, появлялась. Я на второй и третий день бегала посмотреть, а потом она больше не приходила. Тетки наши долго шушукались и обсуждали – видать, нагрешила сильно, что ей такая ептимья вышла. Раз запретил ей священник ейный лицо красить – значится, сильно нагрешила. – уверенно закончила горничная.
Воды ей Бертина раздобыла и даже принесла кусок мягкого серого хлеба, довольно пояснив:
-- У сестры в трапезной выпросила. Вы кушайте, кушайте, госпожа. Силы-то понадобятся обязательно. Странно только, что и не покормили вас. Фрейлинам-то вон даже мясо сделали на ужин.
-- Откуда ты знаешь?
-- Так я Талине помогала одежду убирать. И вашу туда снесла, припрятала. Комната ихняя очень большая, светлая. Там в половине – ваши вещи сложены и ихнее добро всякое, и сундуки с приданым. Там и стол для еды стоит. На кухне сказывали, что им велено как матери аббатисе готовить. С её стола и будут кормить.
Укладываясь на жесткий тюфяк Анна думала о том, как же ей повезло с Бертиной.
__________________ В Италии, в конце 13 века, были изобретены первые очки. Солнцезащитные, разумеется, гораздо древнее, да и очки с различными кристаллами вместо стекол хоть и крайне редко, но встречались раньше. Однако, из архивов доминиканского ордена известно, что первые очки со стеклом, для дальнозорких, в Европе были изготовлены примерно в 1286—1287 годах неизвестным мастером в г. Пизе. Первые пару веков их использовали, в основном, для чтения и письма. Потом стали изготовлять и очки для близоруких.
Утром, проснувшись довольно рано, Анна размышляла обо всем, что произошло вчера. Разумеется, что такое «злой и добрый полицейский» она прекрасно знала. Более того, понимала, что без разрешения матери аббатисы сестра Аресина не посмела бы вести себя с маркизой столь непочтительно.
Аресина показала, что жизнь в монастыре вполне возможно превратить в ад. Значит, сегодня настоятельница в красках распишет ей местный рай. И обозначит цену. Судя по всему, цена будет велика, иначе аббатиса не устроила бы это показательное выступление. Анна была уверена, что без разрешения этой старухи в монастыре даже муха не пролетит. Оставалось только ждать приглашения.
Прибежала запыхавшаяся Бертина, принесла теплую воду, проводила до туалета, отвела в трапезную. Там, чуть помявшись, спросила:
-- Госпожа маркиза, а дозвольте, пойду я уже работать?
-- Тебя же отпустили помочь мне?
-- Да вроде бы как и отпустили. Только работы на день выложили гору целую. А сестра старшая сказала, что кто до вечернего звона не поспеет, тот без ужина останется.
-- Понятно. Ступай, Бертина.
-- Ой, дай вам бог здоровья и счастья, госпожа!
Горничная торопливо ушла, а Анна осталась лениво ковырять вязкую холодную кашу в трапезной. Низкий сводчатый потолок, отсутствие окон, у окна раздачи стопки чистых глиняных мисок и деревянные ложки торчат из горшка со сколом. Длинные столы совсем не казались чистыми. Чем-то напоминало старую школьную столовую из ее детства.
С десяток молчаливых женщин, каждая из которых молча смотрела в тарелку, шустро работали ложками. Овсяная каша и простая вода в грубой кружке.
Анна усмехнулась: видать, очень мать настоятельница заинтересована в том, чтобы согнуть маркизу. После завтрака вернулась в свою келью и еще подремала. Проснулась от густого медного звона, ворвавшегося в каждый уголок монастыря.
«Наверное, зовут на молитву, – Сообразила она. – Как там говорила Аресина: «До полудня придет отец Амбросио и проведет службу.» Пожалуй, стоит сходить.»
Белый плат она аккуратно надела, плотно пристегнув края булавкой, а вуаль, чуть подержав в руках, бросила на стол. Ткань как наждачка. Носить такое – сама себя изуродуешь.
По коридору торопливо шуршали длинными одеяниями сестры. Молодые и старые, красивые и не очень, но все молчаливые, глазами долу. Ничего не спрашивая, Анна последовала за этим плотным ручейком.
Коридор, еще один, поворот и две широкие ступени вверх, к распахнутым дверям.
Там, внутри, царила потрясающая красота, необыкновенная гармония света и цвета, резко контрастирующая с монотонным однообразием коридоров и убогостью кельи.
Центральный купол молельни, расписанный удивительными по сочности фресками, в центре имел огромное витражное окно. Сквозь цветные стекла столбом лился солнечный свет, окрашивая все вокруг. Густой мужской голос речитативом начал молитву и десятки монахинь синхронно опустились на колени, как бы подчеркивая свое смирение, свое преклонение перед этим царством света и красок.
У роскошных икон в широких золоченых окладах горели десятки тоненьких свечей. Пахло ладаном и воском. Этот яркий искусственный мир казался островком покоя и счастья, некой неведомой радости, которую надо заслужить.
«Хороший прием. Там, в монастыре, скудная еда, серая тоскливая одежда, труд и унылость. А здесь, так сказать, поближе к богу – сплошная красота и благолепие. Думаю, на некоторых это должно производить сильное впечатление. Ага… Да еще и единственный мужик здесь стоит, как идол в золоте и каменьях. Этакий личный представитель господа на земле. Он стоит, а ты перед ним на коленях, показывая, что недостойна счастья, осознаешь свое убожество и прочее… Бедные женщины… И ведь, возможно, многие искренне верят, что так и надо.»
Молитва была незнакома Анне, но она давно уже наловчилась креститься тогда, когда это делают местные. Так и здесь, краем глаза вылавливая начало общего движения рук, она продолжала рассматривать отца Амбросио.
Величественный дяденька. Ростом не меньше метра восьмидесяти, крупный, басистый. Раззолоченный, как языческий идол. Чем больше Анна видела местных представителей церкви, тем больше они вызывали у нее неприязнь. И
