Священник посветлел, поглядел на Маркуса, но Маркус не торопился радоваться. Он что-то упрямо заговорил, и тогда священник вновь и вновь просил клясться Ишмерай на кресте о том, что она не была «хекс» — ведьмой, колдуньей и не служила дьяволу обедни, что не вступала с ним в греховную связь, не любила его и не славила в молитвах своих. Ишмерай поклялась, что никогда подобных дел не делала и не испытывала подобных чувств.
Наконец, господин Майахоф тяжело поднялся, повернулся к Маркусу и что-то ему хмуро сказал. Говорил он долго и славно, ни разу не прервал своей речи, и тон его был назидательным. Все это время Маркус неприязненно и угрожающе глядел на Ишмерай — на глаза ее и на шею, будто выискивая узоры на ее коже.
Господин Майахоф повернулся к ней, ласково улыбнулся и тихо произнёс:
— Не страшись, дытьа. Нет вины твоей. Судья наш суров, но я стану сащищать тэбя.
— Спасите меня, господин Майахоф! — взмолилась Ишмерай. — Я никогда не зналась с дьяволом и никогда не буду.
Священник одобрительно кивнул и пообещал вернуться на следующий день. Светло улыбнувшись ей на прощание, он ушёл. Из тюрьмы ее только что вышло солнце, дарившее ей свет надежды. Без него здесь тотчас стало холоднее, страшнее и унылее. Маркус зверем глядел на нее. Он не говорил ей ни слова, он только глядел.
— Маркус… — прошептала Ишмерай. — Я ничего не сделала. Я не ведьма… Я не «Хекс». Я клянусь тебе!
Маркус дернулся так, будто девушка кольнула его иголкой в ногу, фыркнул и выскочил вон, хлопнув дверью, заперев ее, вновь оставив Ишмерай один на один со своими тяжкими мыслями, со своим отчаянием и безысходностью.
Несмотря на обещание прийти к ней завтра, девушка ждала господина Майахофа каждый час, каждую минуту. В шуме на улице, в тяжёлых шагах по коридору — ей казалось, что вот-вот к ней вновь придёт священник и объявит ей, что она помилована.
Еда давно остыла, и Ишмерай принялась за нее. В кружке было остывшее молоко, а на тарелке душистый мягкий хлеб и что-то большое, круглое, продолговатое, мясное. Ишмерай отрезала кусочек, попробовала, поморщилась, но съела все целиком, лишь бы сохранить силы для дальнейшей борьбы.
Когда стемнело, она села в углу своей маленькой тюрьмы и попыталась заснуть, но в здании стоял немыслимый шум — солдаты кричали и смеялись, топали, а где-то даже устраивали дуэли, и Ишмерай вздрагивала каждый раз, как только грохот усиливался.
«Ничего-ничего… — успокаивала она себя, сжимаясь в комок. — Завтра будем бороться. Я не сдамся просто так…»
Ее разбудил шум в коридоре, приглушенные голоса, озлобленный рык и лязг замка. Девушка встрепенулась, медленно поднялась и почувствовала, как вся решимость ее тает под натиском этого шума. Медленно рассветало утро, но в комнате еще оставался мрак.
Ишмерай с запозданием подумала о том, что ей следует вытащить свой кинжал, но дверь с грохотом отворилась, и в комнату влетело пятеро мужчин, среди которых она узнала мстительно улыбающегося и явно пьяного Рица.
Он налетел на нее, будто муха на мёд. Он что-то приглушённо рычал и ожесточённо бил ее по ногам, животу, лицу — кулаками и плетью. Ишмерай кричала, закрывая лицо ладошками, но не могла избежать всех ударов, сыпавшихся на нее, будто град. Риц то поднимал ее на ноги, швырял о стену, то давил к полу и душил, то стискивал ее, то больно щипал, то вновь бил.
— Маркус! — угасающим хрипом звала Ишмерай, выплёвывая кровь. — Маркус, помоги мне!
Остальные лишь смеялись и с удовольствием наблюдали за свершавшимся самосудом. Они не решались присоединиться, но Риц с радостью работал за всех. Когда она не могла уже подняться, он поднял ее, швырнул на стол и придавил. Вновь несколько человек держали ее, но Ишмерай уже не могла сопротивляться. Она поняла, что насилие неизбежно, и могла лишь тяжело и громко дышать от сильной боли по всему телу и шока.
Риц, пьяно пыхтя, спустил штаны и попытался залезть на нее, но стол оказался слишком маленьким, и он, покачнувшись, свалился. Он взбесился еще больше, когда услышал, как гогочут над ним товарищи. Вино усилило его ярость стократ. Выместив злобу свою на Ишмерай, исхлестав ее плетью, он вновь попытался взобраться, но резкий крик «Риц!» заставил его остановиться.
Ишмерай увидела Маркуса. Его бледное лицо сияло серым светом в светлеющей комнате. Он оттолкнул Фрица на пол. Тот с тупым хохотом повалился на спину, пытаясь натянуть штаны.
— Маркус! — слабо пробурлила Ишмерай горлом, полным крови, потягивая к нему руки. — Маркус!
Она попыталась подняться, но Маркус вдруг прижал её к столу. Он не разгонял остальных, не кричал на Рица, он прижимал избитую, окровавленную девушку к столу и оттягивал ворот туники, маниакально выискивая что-то на ее коже.
Чёрные узоры.
— Маркус! — умоляюще кашляла Ишмерай, пытаясь коснуться его. — Помоги мне, Маркус!
Но Маркус тихо прикрикнул на нее, шлепнул по щеке и продолжил свои поиски.
Этот шлепок показался Ишмерай гораздо более болезненным, чем все удары Рица. Она верила Маркусу и до последней минуты надеялась, что он спасет ее, но он и не думал помогать ей. Он искал эти нелепые узоры и из-за них был готов убить ее.
Он что-то закричал ей, схватив за косу и больно встряхнув. Он тыкал ей в шею и что-то кричал, но девушка ничего не могла разобрать и лишь щурилась от боли и страха.
Осознание предательства обездвижило её горем. Но затем в сердце начала подниматься лютая злоба. Маркус дёргал её за волосы, больно сжимал её плечи, орал, бил кулаком в стол рядом с её лицом только из-за каких-то узоров, о которых она ничего не знала.
У этого человека не было души. У всех этих людей не было ни души, ни сердца.
Будто устав от своей злости, Маркус вздохнул, отпустил Ишмерай, что-то тихо сказал своим товарищам и отошёл в угол, сложив руки у груди. Он оставил ее этим зверям.
Когда ещё один солдат подскочил к ней и попытался схватить, Ишмерай резким движением выхватила кинжал из волос, молниеносно взмахнула им и ранила одного в руку, второго в ногу,
