Тучи в прекрасных глазах царицы богов немного развеялись, и Минта вновь утонула взглядом в безбрежной сини. Определённо, подумала она, с такими глазами Гере следовало выйти замуж за Посейдона…
Если бы Посейдон удовлетворял её амбициям.
Пока служанки искали Гефеста, Минта пыталась придумать угрожающую Зевсу страшную опасность.
Она подозревала, что новость про Ареса, нацелившегося на Олимпийский престол, ещё может впечатлить самого Зевса, но для разъярённой Геры эта причина недостаточно убедительна.
Но из этих попыток не выходило ничего путного. Хорошенькая головка нимфочки не хотела работать в нужном направлении. Вот привели Гефеста, вот пришла-приплыла, наверно, на Герины вопли, «Геката», а она всё думала о золочёных дверях, о роскошных покоях и о том, как же она НЕ ХОЧЕТ туда.
— Нимфа? — добродушно прогудел Гефест, ненавязчиво размещаясь между Минтой и Герой. — Ага, Минта. Со мной.
После чего длинно и цветисто сказал что-то вроде: «Афродита, она же с Аресом постоянно, а мне же тоже любви хочется. Вот».
Гера явно не верила в бескорыстную любовь молодых нимф к олимпийскому кузнецу.
— А что ты там говорила про угрозу для Зевса? — подозрительно прищурилась она.
«Геката» страдальчески подняла глаза к потолку — это было видно даже сквозь вуаль; Гефест аккуратно задвинул нимфу себе за спину; Минта, застигнутая таки этим вопросом врасплох, не смогла придумать ничего лучше чем:
— На Владыку Олимпа покушаются неизвестные!
— Дурная нимфа! — не выдержал Гермес, хватая её за руку. — Идём, идём, сейчас ты всё расскажешь!
Минта пискнула, вырывая руку, но Гефест шлепнул её по мягкому месту, подталкивая к Гекате, и обернулся к Гере:
— Кажется, Минта перепила нектара…
Гермес потащил её вперёд, бормоча под нос кое-что об её умственных способностях, а Гефест в это время старательно убеждал Геру в полнейшем отсутствии у Минты каких-то коварных планов по совращению Зевса.
— …вообще не в его вкусе… — расслышала она.
Реакцию Геры она не услышала, но догадаться было несложно — Владыка Олимпа, в принципе, не очень-то привередлив, когда дело касается нимф.
***
— Подведём итоги, — предложила Минта, когда они выбрались из опасной зоны. — Про Зевса не узнали, ну, кроме того, что он третий день не появляется на пирах, с Аполлоном не познакомились, с Ганимедом не познакомились, с Дионисом не познакомились, ничего важного не разведали…
— Говори за себя, — фыркнул Гермес, который снова был в своём нормальном обличии.
— А когда ты успел с Аполлоном, Ганимедом и с Дионисом?.. — распахнула глаза Минта.
— Тьфу на тебя! — разозлился Психопомп. — Ты всё о своем! Пока ты соблазняла беднягу Гефеста, я узнал, что Гера приковала Зевса к ложу и не выпускает его из покоев! Почему, интересно? Совсем крыша поехала?
— Не хочет, чтобы он изменял ей с нимфами? — робко предположила Минта. — А куда мы идем? В кусты? Ой, а зачем?
Гермес явственно помрачнел — видимо, вспомнил, с какой целью нимфа затаскивала его в кусты в прошлый раз.
— Ну уж нет! Никаких «ой»! У меня там спрятана колесница, Гелиос одолжил запасную.
— А не угонят?
— Коней из конюшни Гелиоса? — изумился Психопомп, обходя так заинтересовавшие Минту кусты по широкой дуге: там, в небольшом аккуратном портике, стояла колесница. — Ни за что.
11
Персефона
В этот день Персефона впервые пожалела, что у неё всего одна пара глаз, а не сто штук, как у Аргуса. Или сто пар, она не помнила точно.
Пожалуй, ей бы пригодились и даже сто пар, потому, что посмотреть было на что. Дворец Посейдона очень походил на Олимп, адаптированный к подводным реалиям: беломраморные портики, короткие галереи, уютные покои, увитые разноцветными водорослями и украшенные морскими цветами, и даже двенадцать тронов в одном из залов для Посейдона, Амфитриты и их советников, морских старцев.
Свет с поверхности почти не достигал океанского дна, поэтому дворец Посейдона был расписан мягко мерцающими красками (в основном белой, под мрамор Олимпа) и украшен всевозможными светящимися морскими звёздами и раковинами, отчего под водой было светло как ясным погожим днем. Гуляя по этому великолепию, Персефона ощущала навязчивое желание сделать ремонт в собственном дворце цвета, как заявил тогда Аид, «взбесившейся божьей коровки».
Кроме красот Морского царства, внимания подземной царицы требовали его жители. Не бестолковые нереиды и океаниды, а мудрые морские старцы, морские титаны и их дети. Персефона старалась поговорить с каждым встречным — спросить как у них дела, узнать про новости подводного мира — чем изрядно всех озадачивала. Внимание мрачной, неуживчивой подземной Владычицы явно нервировало морских, и царица никак не могла уяснить, или с их царством что-то не так, или её элементарно боятся.
Как оказалось, ей вовсе не требовалось два часа бродить по морской столице и пугать своей вежливостью морских старцев. Всё самое интересное было во дворце: а именно, пьяный в сандалию Посейдон (это же сколько он выпил?) и нервно-заплаканная Амфитрита. Оба Владыки не шли на контакт, а объяснять, в чём причина, отказывались.
Ну как, отказывались…
Посейдон при виде неё демонстративно заперся в покоях, бурча что-то про олимпийских баб, а Амфитрита нацепила самую вежливую улыбку (не иначе, подсмотрела у Геры, у дочерей Океана отродясь не водилось таких фальшивых оскалов) и потащила поить нектаром, старательно выспрашивая по пути, с какой это целью её так внезапно к ним занесло. На прямой вопрос, что творится с Посейдоном и почему сама она выглядит так, будто словно рыдала неделю без перерыва, богиня старательно наврала, что у них временная размолвка — супруг изменил ей со смертной.
Изменил? Амфитрите? Со смертной? Персефона с трудом сдержала смех.
— А можно подробнее?.. — спросила она, пристально глядя в прекрасные бирюзовые глаза Морской Владычицы в обрамлении припухших век. — Знаешь, сестра, я не так уж часто выбираюсь из Подземного мира и не знаю — совсем, понимаешь, не знаю — как там у вас проходят взаимоотношения с Посейдоном.
Амфитрита шмыгнула носом и отвела в гостевые покои — чудесный грот, отделанный светло-зелёным мрамором, увитый разноцветными водорослями и декорированный изящными колоннами.
В покоях она торопливо отослала служанку, накрывавшую на стол (столом служил большой розовый камень с плоским верхом), поправила жемчужное ожерелье на лилейной шейке и начала рассказывать какую-то слезливую историю про смертную, с которой возлег Посейдон и которую она, Амфитрита, из ревности превратила в чудовище, отчего Посейдон разозлился и подверг её наказанию.
История была богата на детали и отдавала Герой. Поверить в неё мог либо идиот, либо тот, кто ни разу не сталкивался с Морскими Владыками и знал их исключительно по рассказам аэдов — которые, в большинстве своём, не обладали способностью дышать под водой.
Потому, что Амфитрита совершенно не походила на Геру. Во-первых, она не умела ревновать, и если когда-нибудь и преследовала любовниц своего мужа, то исключительно для того, чтобы выведать у них какие-нибудь интересные техники («научи меня позе «дерущийся дракон»). Во-вторых, она и сама была не против побегать по нимфам вместе с царём, а то и затащить на супружеское ложе какого-нибудь смазливого мальчика («втроём же интересней!»). В-третьих, она обожала детей, не важно, своих или чужих, и с удовольствием воспитывала внебрачных отпрысков своего мужа («да, милый, я помню твою маму, такая была красавица, а уж как мы с ней и с твоим папой…»). В-четвёртых, Посейдон и подумать не мог её как-то наказывать — даже в тот раз, когда она взялась утешать Деметру. Нетрудно догадаться, чем закончились такие утешения. Спасибо на том, что не братиком или сестрёнкой — Персефоне вполне хватало Минты с её постоянными поисками «настоящей любви», и она не собиралась превращать Подземное царство в филиал храма Афродиты.
