боишься его?
Элис поджимает губы. Он вовсе не силен — её отец — у него нет особо выдающихся магических способностей, и она давно не боится. Может убить его одним ударом, растворить в пыль так же, как он пытался стереть её личность среди персиковых платьев и стен, но тогда… разве она будет лучше? По-настоящему страшно, что она соткана из того же материала, взрощена его принципами, и после событий у Мраксов больше не верит, что сможет убежать от собственного наследия. Даже Оминис не смог, как бы тяжело это не отозвалось в нем. Но переступить гордость, принять в себе часть ни на что не способных Морганов, чья единственная сила — подавлять в себе неугодное, выше её возможностей.
— Порой мы и сами не знаем, чего именно боимся, — отойти, спрятаться подальше, вырваться из плена болезненно-прогорклых вопросов — она даже не подозревала, что будет так бессильна против них.
— Я всего лишь хочу помочь, — Оминис размыкает руки, и Элис снова чувствует его едва заметную досаду. — Сделать все, чтобы твои страхи никогда не коснулись тебя снова.
— Ты можешь сделать для меня кое-что другое, — она обвивает его шею. — Например, не спрашивать ни о чем хотя бы сегодня, — дотрагивается до щеки, проводит пальцами по подбородку и неспешно целует его в губы: не змеиный язык, конечно, но и у нее есть свои способы отвлечь.
Не стоит касаться тех давно забытых эмоций, не стоит продолжать разговор о прошлом. Пусть забудет о нём. Сегодня. Завтра. Навсегда.
***
Полуразрушенная башня трепещет порванными флагами, воет зимним ветром, проскальзывающим через пустые окна. Здесь ничего не поменялось с прошлого её визита, разве что трупы гоблинов давно испарились — Фиг всегда заботился об этом, если отправлялся с ней. Главные ворота открыты, гулко хлопают от сквозняка, скрепя проржавевшими петлями. Вместе с Оминисом они заходят внутрь: больше нет волшебных метел, что так рьяно вычищали каждую щель, пыль и снег покрывают пол, пищат крысы, прячась по углам. Лестница, ведущая на вершину, почти разрушена и, оставляя Оминиса внизу, Элис осторожно взбирается по ней. Как она могла забыть про это место? В отличие от дома Исидоры и замка Руквудов, изъеденных бурильными машинами, эта башня осталась нетронутой — здесь и без того всегда были руины.
К великому разочарованию Элис, почти сгоревшая рама с изрезанным полотном валяется там же, где и была, — пустая и абсолютно бесполезная. Впрочем Элис не слишком надеялась на то, что найдет другой портрет в сохранности. Причина её появления куда сложнее — здесь все еще есть проход к испытанию, и если его пройти, то она выйдет к порталу в тот самый зал картографии. После битвы с Ранроком преподаватели Хогвартса запечатали его, и сколько бы Элис не обращалась к Шарпу или Гекат с просьбой открыть снова, они не соглашались.
— Что мы здесь делаем? — спрашивает Оминис, едва не поскользнувшись на разбитых черепках древней вазы.
— Пытаемся найти путь к портрету Рэкхема. Только он сможет мне помочь.
Оминис только пожимает плечами. Элис вообще не хотела его брать с собой, если испытание еще доступно, то весьма вероятно, что он не сможет последовать за ней, но он все равно был непреклонен: не захотел отпускать одну на север Шотландии на все выходные. И очень зря, вместо уютной библиотеки Хогвартса, ему придется просидеть в холоде неизвестно сколько времени. Элис сначала закрывает двери, чтобы стало темнее, потом применяет Ревелио. Тонкие, едва заметные, будто втертые в пол, нити ведут к стене, и она с трудом, но находит маленький сгусток серебра, открывающий проход.
— Можешь попробовать зайти следом, но ничего не обещаю.
Как ни странно, серебряные врата впускают Оминиса, и Элис очень скоро понимает, почему. Испытания больше нет: ни платформ, ни волнообразных полов, ни стражей, только длинные гулкие проходы — пространство стало ровно таким, каким было до наложения заклинаний Рэкхемом. В огромном зале, уходящим сводом в бесконечность, нет больше никакого портала, и Элис хочет разнести все вдребезги.
— Ты не нашла его? — спрашивает Оминис
— Глупая была идея, прости.
Здесь полно древней магии, из нее и создано это место: изящные колонны, увитые золотом стены, но выплеснуть ярость некуда — только гигантская голова-статуя да каменная чаша. Святой Мерлин, почему она раньше о ней не подумала?
— Оминис… тут есть омут памяти. Довольно редкая штука. Почему бы нам не попробовать, раз мы здесь?
На поверхности воды все еще колышется видение об Исидоре. Оказаться внутри чьей-то памяти это не просто увидеть картинку, или смотреть на все сквозь чье-то тело: чужие воспоминания — тончайшее вещество, похожее на газ — проникают в само сознание, и Элис думает, что возможно, использование этого артефакта могло стать альтернативным способом показать Оминису мир без опасных зелий. Вот только это не та вещь, что продается в лавках, и изготовить его может далеко не каждый.
Она берет Оминиса за руку, подводит к чаше и объясняет, что делать. Погружается вместе с ним, летит в пропасть, чтобы приземлиться около двух обладателей древней магии. Оминис рядом, озирается вокруг — его проекция имеет то же тело, но все это иллюзия, а настоящий мир теперь оживает внутри головы.
— Ты видишь их?
Он почти мечтательно кивает в ответ. Здесь и впрямь красиво, и Элис радуется, что в чаше было именно это воспоминание: ярко-зеленая трава стелется по пологим холмам, манит провести по ней рукой, пробежать босиком, чувствуя прохладную росу, а затем броситься в нее, собирая на одежду, перекатиться несколько раз и с глубоким выдохом уставиться в пронзительно голубое весеннее небо. Пока Оминис жадно ловит каждую деталь, Элис смотрит на Исидору: вот она создает из простейшей скалистой глыбы колонну, затем еще одну — с такой легкостью, словно водит кистью по холсту. И это заставляет стискивать зубы: от зависти, от непонимания, в которое Элис упирается уже не первый месяц.
— Смотри, — с досадой она обращает внимание Оминиса на происходящее. — Она едва ли старше меня, но уже может строить такое с помощью древней магии, мне же не дается паршивая кучка камней и глины.
Оминис молчит, завороженный способностями Исидоры, следит за её действиями, потом изучает их лица, пока они разговаривают и напоследок протягивает руки к клубящимся облакам. Когда их выдергивает из чужого воспоминания, Элис почти успокаивается, улыбается — пусть этот день не принес ей ничего, но Оминис, способный видеть недолгие несколько минут, — это почти подарок.
— Надеюсь, ты понял, чему именно я хочу научиться, — говорит она, отходя к статуе. — Что должно
