Я уже вполне смирилась даже с тем, что тюремщики перестали баловать меня своим обществом, когда в очередной раз, проснувшись, в глубочайшем недоумении обнаружила, что в своей камере не одна.
Страха перед черными кляксами не осталось. Отупляющая пустота съела все сильные эмоции, хотелось надеяться – не навсегда. Так что, обнаружив одного из тюремщиков с моей скрипкой в руках, я не испугалась. Чего бояться? Если они хотели сделать какую-то гадость, у них имелась масса возможностей.
Но визит определенно озадачил, и я уселась на полу, настороженно разглядывая визитера.
Он точно так же сидел на коленях, как имела привычку сидеть я, вертел в руках скрипку и внимательно ее рассматривал, приблизив к лицу, будто хотел заглянуть внутрь или пытался заодно принюхаться. Очень осторожно держал одной рукой, явно опасаясь проломить хрупкий бок. Смычок лежал рядом, а свободная рука – на бедре.
Бросив на меня короткий взгляд, представитель чужой цивилизации спокойно вернулся к прерванному занятию. Рассудив, что у меня и так слишком мало развлечений, чтобы прерывать эту сцену, я поднялась с места и, потягиваясь, отправилась умываться, искоса наблюдая за странным поведением вернувшейся кляксы. Интересно, где он пропадал и почему решил вернуться? Сейчас я почему-то не сомневалась, что изучением инструмента занят именно тот тип, который мне подпевал.
Поплескав чуть теплой водой в лицо и тщательно прополоскав рот, я вернулась на прежнее место и уселась напротив тюремщика, ожидая дальнейшего развития событий. И дождалась, хотя заметила не сразу и поначалу просто не поверила своим глазам. Черная пленка, покрывавшая лежащую на бедре руку, вдруг пришла в движение. Она как будто плавилась, начиная с кончиков пальцев, и обнажала совершенно человеческую ладонь. Коротко обрезанные ногти, длинные сильные пальцы, выступающие вены – и темные, чуть выпуклые шрамы почти таких же, как на голове, узоров, в которые на моих глазах превратилась часть черной массы, впитавшейся под кожу.
Взгляд метнулся к лицу тюремщика, но тот, поглощенный своим занятием, полностью игнорировал мое присутствие. Кончиками пальцев внезапно ставшей человеческой руки он осторожно погладил красноватый лак деки. На мгновение совершенно по-человечески, безо всякого третьего века, прикрыл глаза. Провел по струнам вверх, и те отозвались тихим ворчливым скрипом. Похоже, тот факт, что я наблюдала за этим странным процессом, его не беспокоил. Я же пристально вглядывалась в лицо и темные полосы на нем, пытаясь осознать увиденное и понять, что со всем этим делать.
Получается, вот эта черная гадость – просто защитный костюм?! Что-то вроде имплантата, в спокойном состоянии хранящегося под кожей? И под этой маслянистой дрянью – человек?! Или что-то, очень на него похожее? Или оно когда-то было человеком, а теперь – нечто совсем иное?
Не успела я всерьез встревожиться и испугаться, как мужчина аккуратно отложил скрипку в сторону и сложил руки на коленях. Контраст светлой человеческой ладони с черной блестящей массой был пугающим, как будто руку отрезали и бросили в груду непонятной материи. А потом, прикрыв глаза, он совершенно естественным человеческим движением коротко облизал будто бы пересохшие губы и медленно проговорил:
– Музыка. Красиво.
Не знаю, какого ответа он ждал и ждал ли вообще, но я от шока не то что говорить – думать не могла! Возникло ощущение, что мне не пару слов сказали, а хорошенько стукнули по голове чем-то тяжелым. Даже перед глазами на пару мгновений потемнело, и дыхание перехватило.
– Ты умеешь говорить?! – выдавила наконец я, таращась на мужчину и почти надеясь, что мне послышалось.
– Забыл, – после короткой паузы проговорил он. – Долго. Неудобно.
Если не думать о том, что со мной на моем родном языке заговорила инопланетная тварь, способная проходить сквозь стены, речь его звучала очень странно. Голос хриплый и тихий, откровенно мужской и взрослый, но при этом слова он произносил как едва освоивший речь ребенок: смягчал и проглатывал согласные, картавил. Если бы он говорил не так медленно, я бы половину не поняла.
Но он явно старался говорить правильно, как будто в памяти существовал некий эталон и собеседник тщательно старался к нему приблизиться.
– Кто вы такие? Что вам от нас надо? Что с остальными пленниками? – наконец опомнившись, затараторила я, жадно вглядываясь в его лицо. Даже подалась вперед от избытка эмоций.
– Музыка, – повторил он, не открывая глаза. – Играй.
– Да не могу я больше играть! Мне уже надоело, я хочу наружу! – вспылила я. – Зачем вы нас здесь держите?! Что вообще происходит?! Скажи хоть что-нибудь!
– Играй, – упрямо повторил тюремщик.
– Ну, знаешь ли, – проворчала раздраженно, силясь взять себя в руки, и недовольно нахмурилась. – Не всякая птичка в клетке будет петь! Тебе сложно ответить, что ли?! Где мы?! Скажи, и я сыграю!
Но торговаться он не стал, плавным движением поднялся на ноги и молча двинулся к выходу.
– Постой! – всполошилась я, тоже подскакивая. – Ну пожалуйста, ответь, что здесь происходит?! Хотя бы как моя семья?!
Я в горячке обеими руками крепко ухватила его за локоть и только потом сообразила, что этому странному типу стоит просто отмахнуться – и мне повезет, если в результате удастся избежать травм. Но рук не разжала.
– Пожалуйста! Ванька, дядя, тетя, они живы?! – взмолилась я и отчаянно закусила губу, с трудом сдерживая слезы. На вопросы ему было плевать, а освободиться из моих рук ничего не стоило: черная поверхность вдруг стала гладкой и очень скользкой, попросту не за что стало уцепиться, и тюремщик опять шагнул в стену. – Сволочь! – крикнула я в пространство, от избытка чувств изо всех сил стукнув ни в чем не повинную стену обоими кулаками. Кроме боли, ничего не добилась и, жалобно всхлипнув, осела на пол, привалившись к той же самой стене плечом.
В горле застрял ком, мешающий глотать, в голове была полная каша.
– Зечики бы вас побрали, – тихо пробормотала я в пространство, не конкретизируя, кого именно должны побрать зечики. По мне, так пусть всех забирают, мутантов недоделанных.
Вот зачем он ко мне привязался с этой музыкой? Кто его дернул за язык и заставил говорить? Когда я была уверена, что нахожусь в плену у представителей совершенно чуждого нечеловеческого разума, было гораздо проще. Тогда от меня совсем ничего не зависело и оставалось только плыть по течению.
Сейчас ничего особенно не изменилось, но на меня навалилось горькое отчаяние. Как будто мне только что дали шанс все исправить, а я его упустила, и теперь наша судьба стала еще печальней.
Может, и правда – упустила?! И стоило не набрасываться на этого типа со своими вопросами, а послушаться, сыграть ему что-нибудь, а потом выяснить все осторожно, без истерик, ненавязчиво.
