— Стоять
Ноги тут же примерзли к земле, а сердце, ударившись о ребра, провалилось куда-то вниз, до самых пяток.
— У тебя вся одежда в крови.
— Это не моя. Я сегодня разносила обрезки.
Хасс поверил не сразу. Жадно принюхивался, пытаясь в какофонии запахов различить аромат ее крови. Его не было. И не понятно, что он ощутил в этот момент: мягкотелое облегчение или злость. Потому что внезапно захотелось уловить сладковато-соленые нотки. Особенные, такие, что ни с чем не спутаешь. Хотелось провести пальцем, размазывая алую каплю по белой коже, потом прикоснуться губами, лизнуть, почувствовав пряный вкус…
Он зарычал. Едва слышно, глухо, пытаясь осадить своего зверя, снова приходящего в яростное возбуждение рядом с этой бледной бродяжкой.
— Смой с себя эту вонь, — процедил сквозь зубы.
Помыться действительно хотелось, поэтому Ким покорно кивнула и направилась за дальний полог, а когда вышла обратно, ее ждал пустой шатер и стопка новой рабской одежды на сундуке.
Куда ушел Хасс, и когда он вернется, пленница не имела ни малейшего представления. Единственное что она знала наверняка — это то, что и завтра пойдет кормить ту злую, раненую вирту, сидящую на цепи. Потому что ей нужен союзник, и потому что вдвоем больше шансов сбежать из лагеря.
Очередной день начался с того, что на кухне ее засыпали поручениями: разобрать хлам, рассованный по холщовым мешкам, расставить посуду, вымести двор, на котором готовили. Ким все выполняла. Молча, ответственно, чтобы не вызвать недовольства андеритов, и даже сама вызвалась отнести обрезки на псарню.
— Ты больно тощая и медленная, — проворчал повар, — пока с одним ведро туда-сюда плетешься, другой хвелл с двумя дважды сбегает.
— Все остальные заняты.
Она не обманула. Мужчины-рабы таскали воду и заливали ее в большие котлы, женщины занимались чисткой поддонов, а свободные работницы разбирали овощи.
На самом деле ей не хотелось ни таскать тяжелое ведро, ни слышать лай черных собак, ни видеть псаря, который был пострашнее своих псов. Но надо было как-то добраться до вирты, и другого варианта беспрепятственного перемещения по лагерю она придумать не смогла.
Повар еще раз придирчивым взглядом смерил хрупкую фигурку, недовольно крякнул и кивнул:
— Чтобы одна нога тут, другая там.
Ким подхватила ведро и, сгибаясь от тяжести, поспешила в уже известном направлении, туда, где кипела жизнь. Снова толпа и громкие голоса, новые воины, вернувшиеся с обхода, женщины, разгуливающие по лагерю, как на увеселительной прогулке.
Пыхтя и с трудом отдуваясь, она медленно продвигалась вперед, пытаясь припомнить, где именно видела раненую вирту. Порой, казалось, что лагерь живой и меняется каждый день. Одни проходы исчезали, другие появлялись.
Вдоволь наплутавшись среди адоваров, Ким все-таки свернула в нужное ответвление и с нескрываемым облегчением опустила ведро на землю. Ее тонкие пальчики онемели и покраснели от тяжести. Она подула на них, потрясла рукой, чтобы разогнать кровь и через узкий просвет протиснулась в уже знакомый закуток.
Вирта лежала, вылизывая больную лапу, раздраженно била хвостом, пытаясь отогнать назойливых мух и ворчала.
— Привет.
Зверь настороженно прислушался, водил носом, шумно втягивая воздух и, наконец, фыркнул, показывая, что узнал вчерашнюю гостью.
— Я принесла тебе кое-что, — Ким запустила руку в ведро и выудила большой кусок обрези, — лови.
Она бросила мясо на землю, поближе к острой змеиной морде. Вирта снова милостиво приняла угощение, проглотила, не разжёвывая, и тут же потянулась за новым куском.
— Хитрая какая, — усмехнулась девушка. — Ладно, держи еще кусочек. Но только один, а меня ругать будут.
Она нашла кусок поменьше и снова бросила. На этот раз зверь поймал мясо на лету и тут же проглотил.
— Все. Больше не дам, — Ким развела руками, когда янтарные глаза с узким зрачком выжидающе уставились на нее, — завра приду.
Ким не знала, понимает ли вирта ее слова, но очень на это надеялась. Ей очень нужно было подружиться с этим зверем.
Повар снова был недоволен тем, что она так долго ходит, и пригрозил, что выпорет за нерасторопность. После этого на псарню отправился молчаливый жилистый хвелл, который подхватил сразу два до верху наполненных ведра, а Ким снова предстояло заниматься посудой.
Минуты с трудом сменяли друг друга и, казалось, что работе не будет конца. Солнце нещадно палило землю, воздух к полудню прогрелся на столько, что было тяжело дышать. Ким пыталась спрятаться в тени, но, как назло, ее гоняли по самому солнцепёку то с одним поручением, то с другим. Пить хотелось просто нестерпимо, и она была искренне благодарна девушке, которая украдкой от остальных сунула ей кружку, наполненную водой.
— Спасибо.
— Тише, — та приложила палец к губам, — повара ругаются, когда мы вам помогаем.
Ким благодарно кивнула и в несколько глотков осушила кружку. Жить стало чуточку проще и приятнее.
Кое-как она дотянула до вечера, а когда солнце едва поцеловало горизонт, за ней пришла Орлада и забрала несмотря на то, что остальные хвеллы продолжали работать. Она проводила ее до адовара кхассера, убедилась, что невольница зашла внутрь и никуда не денется, и только после этого удалилась, так ни слова и не сказав.
Время шло, а Хасс все не появлялся. Ким посидела на сундуке, потом послонялась по шатру, стащила со стола старую лепешку, позволила себе налить немного воды из кувшина. Было скучно, а спать не хотелось.
Теперь, когда дневная жала схлынула, и откуда-то налетел свежий легкий ветер, сидеть в душном помещении казалось кощунственным. Хотелось на свободу, под открытое багровое небо, расчерченное чернильными разводами подступающей ночи.
Ким подошла к выходу и, аккуратно отогнув полог, выглянула наружу. Суета, которая бурлила в лагере днем, исчезла. Никто никуда не спешил, не гремело оружие, даже шумные вирты притихли и лишь изредка недовольно всхрапывали, отгоняя вечерних комаров.
Чтобы избежать ненужного соблазна, Ким вернулась обратно на свой сундук, забралась на него и натянула на плечи мягкую шкуру. Она вертелась, крутилась, тяжело вздыхала и никак не могла удобно улечься. Ей было то жестко, то жарко, то прохладно, то тесно, а взгляд сам постоянно обращался к неплотно прикрытому пологу, сквозь который было видно кусочек улицы.
Южная ночь обрушилась внезапно, погасив все яркие краски. Зажглись десятки факелов, и их неровный свет обликами плясал на стенах шатров. Причудливые тени скользили от края до края, заставляя тревожно всматриваться, прислушиваться к тому, что происходило на улице.
А потом снова заиграла музыка.
Слушая уже знакомые мотивы, рваный бой барабанов, трели каких-то неведомых инструментов, Ким окончательно смирилась с тем, что не сможет заснуть.
Ей хотелось увидеть, что там происходит, чем занимаются андериты с наступлением ночи. На секундочку, хоть краем глаза…
Эта мысль все больше и больше ее захватывала, подталкивая к необдуманному поступку. Ким пыталась напомнить себе, чем закончилась ее прошлая вылазка из безопасного укрытия, но любопытство все-таки победило.
Понимая, что ее ждут неприятности, если Хасс узнает о самоуправстве, она тихо выскользнула из шатра. Ее никто не увидел, никто не окрикнул, не остановил. Перебегая от шатра к шатру и стараясь держаться тех мест, где темнота гуще, она продвигалась к сердцу лагеря. Все ближе и ближе, пока наконец в просвет не показались костры и танцующие на их фоне темные силуэты людей.
Бой барабанов смешивался с протяжными, хриплыми звуками короткого рога. Это нельзя было назвать музыкой, скорее ритм дикий, древний, попадающий в унисон с биением сердца, тягучей патокой расползающийся по венам.
Вместо того чтобы спрятаться, Ким словно зачарованная шла вперед. Ноги сами несли ее туда, а внутреннее нетерпение разгоралось все больше и больше. Она хотела это увидеть! В долине Изгнанников не было танцев при кострах. Там был монастырь Россы, строгие наставницы и студеная общая столовая, где было принято есть в тишине и спокойствии. А здесь…здесь все иначе.
