проклятия. До того момента я даже не подозревала, что такое слово в ее лексиконе вообще имеется.
В парке было тихо. Тишина резала мой слух горожанина, привыкшего к постоянному гулу, стуку, крикам и другим аудио помехам. В парке я была всего пару раз, еще в то время, когда он представлял собой заброшенную лесополосу. Неподалеку от парка жил второй мамин муж, а теперь один из ее лучших друзей – дядя Алик. К нему-то мы и наведывались. Дорога от остановки до подъезда как раз проходила в этих местах, теперь совершенно неузнаваемых. Изменился даже рельеф: никаких оврагов или горок, весь парк представлял собой систему разнокалиберных площадок. Прямые асфальтированные дорожки для велосипедистов, извилистые тропинки для любителей неторопливого передвижения на своих двоих. Апрельская, еще робкая травка росла здесь ровной щеточкой, многочисленные клумбы были пока пусты, но среди комьев земли пробивалась нестройная армия сорняков. Пахло холодной водой, свежей зеленью и первыми цветами – весной.
Церковь стояла почти в центре парка, но была закрыта от любопытных глаз за пушистыми ветвями елей, образовавших что-то вроде естественной ограды. За шесть десятков лет от нее мало что осталось. Две стены, точнее, две с половиной, походили на старый, развалившийся зуб. Одна из стен, к тому же, накренилась. Обломки кирпичей и куски штукатурки лежали тут же, медленно зарастая мхом и лишайниками.
– И вот об этом столько разговоров? – с презрением обвела я руками не слишком живописные руины. – Я думала, от нее осталось… кхм… несколько больше.
– Время не щадит ничего, особенно то, что уже разрушено, – выдал в ответ Слава. – Жизнь невозможно повернуть назад, и пасту в тюбик снова не засунешь. Ею занялись всего несколько лет назад, а до того никому дела до церкви не было. Удивительно, что при таком отношении хоть что-то осталось. Но сюда приходят не за этим. Чтобы увидеть настоящее чудо, надо обойти стену. Пойдем.
Слава протянул руку, я взялась за нее, и мы вместе направились вдоль развалин. Камни, из которых был сложен фундамент, выпирали из земли вместе с остатками кладки. Сейчас они были неплохо видны, но летом, когда здесь трава станет по пояс, продвигаться будет опасно. Мы обогнули менее пострадавшую часть постройки, и перед моими глазами предстала она.
Картина была размером не меньше трех метров на два. Первое, что бросилось в глаза – лицо изображенной на ней девушки. Оно очень походило на изображение святых: одухотворенное, наполненное спокойствием и какой-то неземной красотой. Фигура девушки была выписана с особой тщательностью. Каждая складочка ее платья, каждая жилка на шее, но особенно поражали глаза. Я никогда не видела таких глаз – пугающе живых, следящих за каждым твоим движением. Словно в противоположность девушке, пейзаж за ней представлял собой разбросанные цветовые пятна. Едва можно было различить группу деревьев, мельницу и какие-то совсем уж далекие постройки. Все это было нарисовано размашистыми мазками, а в цветах почти не было плавных переходов. Но не только эта странность не давала мне покоя.
Я снова и снова приглядывалась к отдельным местам, к садящемуся за горизонт солнцу, к темным ветвям, к подолу длинного сиреневого платья девушки. Пока, наконец, не поняла промах автора.
– Свет. Все освещено так, как должно быть на закате, кроме девушки. Чтобы она выглядела так, солнце должно быть не позади, а четко по ее левую руку, – сделала я вывод. – Ты уверен, что картину нарисовал один человек? Такое впечатление, будто сначала появился пейзаж, а кто-то потом пририсовал девушку.
– Это все, что тебя удивляет? – Слава оперся спиной о стену рядом с картиной.
– А тебя разве нет? – вопросом на вопрос ответила я.
Будущий муж отлепился от развалин и, загибая пальцы, принялся перечислять:
– Одеяние девушки. Она похожа на какую-то мадонну, но одета в платье тридцатых-сороковых годов. Таких барышень на советских плакатах изображали с подписями вроде «нам света не нужно – нам партия светит». Это раз. Второе, как ты уже заметила, не соответствие пейзажа и главной героини. Все как раз наоборот, такое впечатление, словно сначала автор долго и упорно трудился над портретом, а потом устал, забил на все и за пару часов намалевал фон. И третье, приглядись внимательнее.
– К чему? Я и так внимательно гляжу. – Правда: я пялилась на картину уже битых четверть часа, так что голова начала кружиться.
– Знаки, – дьявольски улыбнулся Слава. Тогда я впервые поняла, насколько обаятельным он может быть. И, наверное, именно в тот момент во мне появилась уверенность, что именно с Доброславом я свяжу всю оставшуюся жизнь. – Эта картина вся написана какими-то завитками.
Двери
Символ правой руки. Прямое значение – «произведение некого действия для достижения цели». Также может трактоваться, как выход из долгой стагнации на новый личностный уровень. Символ, направленный на будущее, поэтому не сочетается со знаками прошедшего, а также со слишком темными оттенками, мешающими облегчить преодоление «порожка».
Она поднималась на третий этаж, вслушиваясь в каждый удар каблуков о бетон. «Цок-цок, – пели они, – сегодня будет отличный день. Цок-цок, тебе совершенно не о чем волноваться». Цокот красных туфель как гимн уверенности, которой ей всегда не хватало.
С самого рождения жизнь Людмилы шла по накатанной. Ни как трасса для скелетона, где каждое твое движение либо уменьшает, либо увеличивает шансы на победу, а, скорее, как тропа на дне высокого каньона: хочешь, не хочешь, а свернуть никуда не удастся. И Люда послушно шагала. Сначала из двухкомнатной квартиры на окраине городка в детский сад, потом из еще меньшей по площади конуры в школу. Отучившись десять лет, она совершенно беспрекословно повиновалась родителям, подав документы в педагогический. А окончив его, молча пошла на работу в ближайшее учебное заведение.
Люда ненавидела спорить со старшими и что-то доказывать. Порой, когда ее отец особенно раздражался и спрашивал дочь: «У тебя, вообще, есть свое мнение?» – она задумывалась. И правда, есть ли? Или Люда, как автомат с газировкой. Сунешь в него одну монету – получишь воду без сиропа, сунешь две – воду с сиропом. Но если тебе захочется вовсе не воды, а чая или кофе, то придется искать другой автомат. Люда не способна была дать отпор, как не способен этот самый автомат выдать моккачино вместо тархуна.
И все же в ней что-то начало изменятся. Сначала Люда ушла из старой школы – ее первого места работы. Просто внезапно поняла, что больше не может там оставаться. Она была единственной учительницей в возрасте
