чем ты? – резко обернулась к ней Людмила.
– Да так, не обращай внимания. Это все муж с его историями о прелестных голубоглазых физкультурницах и оборванных клумбах, – «объяснила» подруга. – Вот так живешь с человеком, думаешь, что знаешь о его прошлом все, а на самом деле там на пару энциклопедий всяких историй осталось.
– Кстати, как он? – перевела разговор на безопасные рельсы Люда.
– Лучше. Слава – это Слава. Пролежал вчера весь день трупом, а сегодня уже на работу отправился, – с видом: «А что ему может сделаться?» – ответила Лера. – Ладно, долго болтать не могу, через две минуты звонок. А у тебя, как вижу, опрос?
– Ага, – с неохотой кивнула женщина. Вся уверенность выветрилась, как дешевая туалетная вода на ветру, только спиртовая горечь осталась.
– «Я список кораблей…»
– А пинать лежачего не по-товарищески! – бросила вслед удаляющейся коллеге Людмила. Та лишь головой покачала. На ногах у Леры были обыкновенные балетки, но почему-то гордо вышагивать по коридору они не мешали.
Звонок загнал всех в класс. В прошлом году, рассказывал Люде физик, его на несколько недель в качестве эксперимента заменили приятной мелодией. Думали, так будет лучше, это снизит стресс в среде учащихся. Да и, что скрывать, самим учителям уже порядком надоело слушать одно и то же стандартное треньканье. Но ничего не вышло. Школьники стали чаще опаздывать на уроки, объясняя это тем, что просто не услышали сигнал.
– Мы решили, что все дело в привычке. Еще месяц-другой попробуем, у детей выработается рефлекс, и они перестанут прикидываться глухими.
– Судя по твоему лицу, ничего подобного не произошло, – поняла Люда.
– Угу. Вот я всегда ставлю на будильник самую мерзкую мелодию. Самую раздражающую. Услышав ее во сне, обязательно проснешься хотя бы для того, чтобы прекратить пытку. Любимые песни так не действуют. Сколько раз я просыпал, пока не понял эту хитрость! А стандартная трель настолько бесит, что не услышать ее просто невозможно. Поэтому от эксперимента пришлось отказаться.
«А еще стресс мобилизует», – подумала сейчас Людмила, вспомнив, как сама подскакивала от пронзительного треньканья. Ее безотказным сигналом к пробуждению была «Хабанера» [16]. Стоило женщине заслышать «у любви, как у пташки крылья», как она мысленно продолжала: «Поймать заразу и ощипать», – после чего обязательно вскакивала с кровати.
Пока ребята рассаживались по местам, учительница незаметно продолжала следить за ними, одновременно раскладывая свои записи и выкладывая пособия, которые должна посоветовать для подготовки к следующему уроку. Шум и гам потихоньку стихали. Единственный плюс таких занятий состоит в том, что все сидят смирно, уткнувшись в свои книжки и пытаясь надышаться перед смертью, то есть еще разок-другой повторить стихотворения, прежде чем их вызовут к доске.
На этом плюсы заканчивались, а дальше начинались сплошные минусы. Уже через пятнадцать минут опроса все рифмы для Людмилы слились в одно непонятное: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса. [17] Аптека. Улица. Фонарь [18]».
«И правда, живи еще хоть четверть века, хоть половину, а они все будут учить одно и то же. Хоть бы кто-то набрался наглости, и выступил с чем-нибудь новеньким», – тоскливо подумала Людмила, ставя очередную «пятерку» за набившее оскомину «Пересмотрите все мое добро…» [19], рассказанное с таким выражением, будто ученицу и, правда, ограбили.
– Рябин, – сама сказала, и снова вздрогнула от неожиданности Людмила. Надо же, она уже добралась в списке до буквы «эр». – Ты что-нибудь выучил?
– Да, – совершенно спокойно, будто не он позавчера закатил скандал и довел ее до слез. Но следующая фраза перечеркнула все чаянья учительницы. – Надеюсь, вы не потребуете от меня целой поэмы? Я могу выучить, только, боюсь, у вас времени слушать не хватит.
– Не паясничай, Рябин, – сдвинула Людмила брови. И уже тише: – И поэмы я не потребую…
Даниил вышел, теперь его хромота была более заметна. Прикрыв глаза, сложил руки за спиной и прислонился затылком к зелени доски. В отличие от многих учителей, Людмила Алексеевна не требовала стоять по стойке смирно. Если ребенку так удобно – дело его.
– Слушаю, – сделала она отмашку.
– Николай Гумилев. Слоненок, – не открывая глаз, начал Рябин.
«Ненавижу», – пронеслось в голове у Людмилы. Нет, Гумилева она любила, но это конкретное стихотворение ей категорически не нравилось. Она слишком буквально представляла себе несчастное животное, вынужденное сидеть в тесной клетке. А еще женщина не понимала, зачем его надо кормить булками. Конечно, это метафора, но какая-то несуразная, глупая.
– Моя любовь к тебе сейчас – слоненок, родившийся в Берлине иль Париже, – произнес Даниил. Совершенно безэмоционально. Словно зачитывал прогноз погоды. «Сегодня на улице плюс двадцать два, что весьма необычно для конца сентября». – И топающий ватными ступнями по комнатам хозяина зверинца…
Первая строфа была отбарабанена. Парень так и не открыл глаза, даже не пошевелился. Вот он дошел до «кочней капустных» и перешел к девятой строке стихотворения.
– Не плачь, о нежная, что в тесной клетке он сделается посмеяньем черни.
И Людмила поняла, что Рябин не безэмоционален. Вся его поза, нервное дрожание ресниц – не просто для того, чтобы легче вспоминать слова. Он выражал смысл стиха всем телом. О любви не кричат, тем более, когда она – не огромная птица, раскинувшая крылья, не грациозная лебедь, а маленький несчастный слоненок, неуклюжий и только и умеющий, что «давить людей вопящих».
– Хорошо, – произнесла Людмила, когда в классе вновь повисла тишина. – У меня есть два вопроса. Первый, почему именно это стихотворение? Чем оно тебе так понравилось. Только не говори, что просто открыл книгу на той странице, где оно было напечатано, и решил больше не искать.
– Сами просили, – отлип от стены Даниил. – А если без шуток, просто сравнение показалась необычным. Любовь – слоненок. Вот действительно, некоторые со своими симпатиями иногда ведут себя, как слоны в посудной лавке, – еле заметное движение глаз в сторону учительницы.
– Ты так трактуешь. Хм… что ж.
– А вы как? – повернулся теперь к Людмиле всем корпусом ученик. – Мне на ум приходит только одно слово «нелепость».
– Я? «Запрещено». Вот что мне приходит на ум. Любовь, которая не может быть свободной, разорвать цепи условностей общества.
– Голубая, что ли? – оживились ученики.
– Почему сразу голубая? – за Людмилу ответил Рябин. – Ну, там, не знаю… большая разница в возрасте. Или она богатая, а он – бедный.
– Толстая и тонкий, – хихикнула одна из девчонок.
– И так далее, можно продолжать до бесконечности, – встряла учительница. Она хорошо знала, как легко дети придумывают разные глупости. Пока их не остановишь, будут приводить все новые примеры. А ей еще девять человек надо опросить. – Я тебя поняла, Даня. Тогда второй вопрос.
