— Куда собралась? — Я сложила записку.
— Барышень сопровождать. Вишь, как вырядилась?
Она покрутилась, будто чтоб я наряд ее сызнова рассмотрела.
— Чудесно! — кисло одобрила я. — А позволь мне лоб твой потрогать? Жар-то спал?
— В порядке все, — отпрыгнула нянька.
Снизу раздался дверной звонок и звук распахивающихся дверей.
— Гаврюша, — сказала я строго, — просыпайся, разбойник.
— Куда? — «Маняша» растопырила руки. — Не велено монстру с собою брать.
— Что ж я, совсем без политесных понятий? Выпущу его, пусть погуляет до моего возвращения.
— Долго же ему мерзнуть придется, — гнусно хихикнула нянька.
Сей смех я проигнорировала, хотя табун мурашек проскакал по позвоночнику.
— Фимочка! — позвала кузина снизу. — Мария Анисьевна!
— Ступай, — махнула я рукой. — Выпущу Гавра, поспешу следом.
— Только после барыни.
Ну что ж… Я почесала кота за ушком. Предупредить Евангелину Романовну не получится. Ну и ладно, сама справлюсь.
Распахнув балконную дверь, шлепнула котейку по мохнатому крупу.
— Гулять!
— Даже записку с ним передать не попыталась? — удивилась нянька.
— Ты, милая, видно, меж котами и почтовыми голубями разницы не уловила?
Я показала ей на ладошке скомканную записку, подожгла ее и сдула с пальцев пепел. Вот так! Знай, есть у меня супротив вашей шайки силы.
Ребячество, конечно, но мне как-то поуверенней, что ли, стало.
Ротмистр Сухов щелкнул каблуками при нашем появлении, а «Маняшу» прожег недовольным взглядом.
— Ах, какое волнение! — Натали щебетала, пока адъютант помогал мне одеться. — Столь ответственный визит!
В зеркало я видела, что ротмистр с навью многозначительно переглядываются.
— А Бобынина с нами зачем? — будто бы спрашивал мужчина.
— А что я, по-твоему, должна была ей сказать?
Примерно так расшифровала этот безмолвный диалог.
Мы уселись в запряженные тройкой сани, Натали рядом со мной, нянька напротив, спиной к вознице, тронулись.
— Ах, как все быстро происходит! — щебетала кузина. — Невероятно, нечеловечески, волшебно быстро.
«Маняша» крякнула, будто упреждая. Наталья Наумовна этого не заметила, продолжая восторги:
— Иван локти кусать будет, когда…
— Закутайтесь, барыня. — Нянька наклонилась, запахивая воротник кузининой шубки. — Мороз!
Помолчали, полюбовались на проносящиеся мимо дома и лавки.
Мне было страшно. Днем, на людной улице мне было страшно просто до обморока. Я не понимала толком, куда и зачем меня везут. А еще тревожило, что прочие о цели визита, кажется, знали больше моего.
У ворот резиденции стояли караульные, и еще один отряд у подъезда, к которому привела нас расчищенная от снега дорожка.
— Корсарка моя! — Анатоль был с непокрытой головой, но в гусарском мундире и даже с саблей на боку. — Серафима Карповна.
— Здорова ли ее сиятельство? — спросила я кротко. — Может, визит мой не ко времени?
— Она мечтает с вами побеседовать, — заверил меня князь.
Кузина защебетала приветствия, но князь едва на нее взглянул. Челядинцев было много, даже слишком, на мой скромный взгляд. Лакеи в напудренных париках, девицы с кружевными наколками в прическах, военные, штатские, всякие. Подумалось, что мое скромное дневное платьице обстановке княжих хором не соответствует, но внимание, коим одаривал мою будничную персону его сиятельство, мысль эту изгнало.
— Обождите, моя огненная Серафима, — сказал князь, когда нас сопроводили в нарядную гостиную, мебель в которой была обтянута голубым атласом, а по мраморным стенам змеилась позолота. — Я предупрежу бабушку.
— Ах, Фимочка, — пальчики кузины пробежались по краю резной столешницы, — какое великолепие!
Лакей, стоящий в дверях, смотрел на Наталью Наумовну с едва скрываемым неодобрением. А няньку нашу, кажется, ничто восхитить здесь не могло. Она уселась в ближайшее голубое кресло и замерла.
Анатоль вернулся быстро:
— Серафима Карповна, княгиня желает видеть только вас.
Сам он тоже сопровождать меня не стал. Я прошла за лакеем, миновала две или три смежных комнаты и вошла в большие белоснежные двери, которые с мягким стуком закрылись за моей спиной.
Это была спальня, огромная и полутемная. Дневной свет скрадывали плотные оконные гардины, шаги заглушал густой ворсистый ковер. В нос ударил запах болезни и старости, который не мог скрыть даже чад ароматических свечей, густо расставленных на всех горизонтальных поверхностях. В огромной кровати под балдахином лежала старушка, по самый подбородок накрытая атласным одеялом. Из этого постельного сугроба торчала лишь голова в чепце с лентами.
Дойдя до центра ковра, я присела в реверансе.
— Купчиха? — спросила старушка неожиданно густым басом. — Абызова?
— К услугам вашим.
— Распрямись!
Я послушалась.
— Мелкая какая!
Очень политесно! И что мне на это отвечать прикажете?
— Сюда иди, — велела княгиня, избавив тем самым от раздумий. — Рядом сядь да морщиться не смей!
— Как можно, ваше сиятельство, — пролепетала я, преодолевая ступеньки к ложу.
— Чародейка? — Схватив за руку с неожиданной силой, старушка усадила меня на край постели. — Какая из стихий?
— Огонь.
— Разочаровалась я в вашем брате.
— Нет у меня братьев, ваше сиятельство, одна я у батюшки.
— Конечно, одна, — хохотнула старуха. — Будь у Абызова детишек поболее, делиться бы капиталами пришлось, а тогда бы ты этот куш у судьбы не сорвала. Я Анатоля подразумеваю.
— Я поняла, — кротко кивнула я. — Но предпочитаю считать, что его сиятельство мои душевные качества привлекли.
— Ну да, ну да, именно они. — Руки моей она не отпустила, тонкими паучьими пальцами гладила ладонь. — Любой мужик, на эдакую штучку глядючи, первым делом о ее душевных качествах подумает.
Ладонь кольнуло, я ахнула, попыталась отдернуть руку.
— Отвечай как на духу. Любишь его или на титул позарилась?
Боль ушла, но что-то в мякоти ладони осталось, я ощущала это как занозу.
— Не люблю… — Пришлось закусить губы, чтоб не дать сорваться с них словам, но это не помогло. — И на титул уже не претендую. Могла бы сделать так, чтоб внука вашего более не видеть, сделала бы с превеликим удовольствием.
— Уже? Стало быть, зарилась?
— Вы меня чарами пользуете?
— Не отвлекайся! Не поможет время протянуть. Так что?
— Зарилась, — ответила я честно. — Меня подлые люди научили, что через аффирмацию можно силу свою изгнать, а я, по глупости, очень этого тогда желала.
И я, путаясь в бесконечных «ваше сиятельство» выложила старой княгине всю свою подноготную.
— Понятно, — сказала та, отпуская мою руку. — Значит, теперь тебя Брют за жабры ухватил.
С ужасом поглядела я на свою истерзанную ладонь, из глубоких проколов на ней сочилась зеленоватая субстанция.
— Вытрись, — велела княгиня. — Графин вон возьми, на столике, да мокрой тряпицей почисти.
— Это яд?
Слизь оттиралась обычной водой, оставляя глубокие, будто от булавки, проколы.
— Буду я на тебя, девчонку, еще яд тратить. Так, колдовство мелкое, немощным старушкам в помощь. Мой, Серафима, покойный супруг канцлером берендийским был, много разных штучек после него осталось. Сильнейшие мира сего не могут лишь на штыки полагаться, особенно когда в империи столько вашего брата развелось. Ну чего разнюнилась? Царапину зарастить не можешь?
— Я, ваше сиятельство, огнем призвана, не по лекарской части.
— Глупости, — сказала княгиня по-французски. — Первоэлемент указывает лишь на источник силы, а не на приложение оной. Скорее ты, мадемуазель, неуч.
На правду я не обиделась.
— А теперешний канцлер тоже разных штучек в своем распоряжении имеет преизрядно?
— Хорошее произношение. Выговор арадский?
— В тамошнем пансионе обучалась, к сожалению, не чародейству.
— Это и понятно. Женщины в этом мире редко одаряемы силами, потому и учить их не берутся. А на вопрос свой ответ и сама знаешь. Его высокопревосходительство обладает всеми возможностями любому чародею противостоять, а уж темпераментная недоучка ему вообще не соперник.
