— Кого ловим? — спросила я быстро. — Нас трое, по одному на каждый выход. Укажите место и кого ловить.
— Умница, — сказал Эльдар. — Ты тогда здесь стой, я шугану… Геля, во двор.
Он повернулся бежать, но я ухватила его за рукав:
— Как я его узнаю?
— Да Пьер это, лакей бобынинский.
Чародей растворился в сумраке. Через несколько минут громыхнуло, звякнули стекла в тех окнах, где они еще были, подвальная дверь слетела с петель и на улицу выскочил детина, сбивающий пламя с рукава рубахи.
Я отступила в тень, мужик был мне незнаком. На улицу выползал, набухая, хвост дыма.
— Экую фифу в наши края занесло, — воскликнул погорелец, закончив тушить рукав. — Не меня ждешь, милая?
— Не тебя.
Вдалеке заорали, треснуло дерево, а может, чья-то кость.
— А вот он я!
Мужик прыгнул, от неожиданности я ойкнула.
— Испужалась?
На ступеньках в дыму кто-то кашлял, поэтому, присев, я засеменила на звук, пытаясь рассмотреть человека.
— Врешь, не уйдешь, — приставала тоже присел.
От дыма слезились глаза, за спиной слышалось кряхтение, сменившееся рычанием и повизгиванием.
— Ветер подними, разбойник, — попросила я.
И Гавр, распахнув крылья, разогнал по закоулочкам смрадное облако.
Распростертое на земле тело было мужским, но настолько закопченным, что опознанию не поддавалось. Опустившись на четвереньки, я перевернула его на спину и, зачерпнув пригоршню снега, принялась оттирать лицо.
— Христом-Богом, госпожа чародейка… — скулил первый погорелец.
Второй же захрипел и принялся плеваться снегом, случайно попавшим ему в рог. Тем временем вокруг нас уже собиралась толпа. Я игнорировала ее, лишь посматривая на двери кабака, чтоб никого оттуда не пропустить.
— Не убивайте, госпожа чародейка! — надрывался детина.
— Кишки ему выпустите, — предложили из толпы. — И горгулья ваша тоже пусть не стесняется.
— Авр-р?..
Я стала тереть активнее, прижав коленом живот второго погорельца, чтоб не трепыхался.
— Обряд, стал быть, — сказал кто-то знающий. — Сейчас натрет его до блеска, заклинанием зафарширует и горгулье скормит. Бабы, они свирепые, особенно когда чародейки.
— Милая-а! — Громкий пьяный возглас перекрыл разговоры. — Не там ищешь! Обозналась. Вот он я, живой-здоровый!
Эльдар, покачиваясь, расталкивал толпу:
— Женка моя. Ревнивая — страсть. Каждый вечер по кабакам меня ищет.
— Горгулья у ней!
— Какая еще гогулья? — подхватил Мамаев рычащую собачечку. — Песик это ейный, Гаврюшечка, салонной породы. Вам почудилось, люди добрые. У Мартына в кабаке котел с зельем дурманным рванул, вот вы того дурманища и нанюхались. Женка! Ходь сюды!
Я поднялась на ноги.
— Ты его поколоти, — посоветовал кто-то. — Сковородой по хребтине али ухватом. А то, злыдень, повадился такую ладную молодку на зелено вино менять.
— Не буду! — Эльдар обнял меня за талию. — Никогда ее впредь не покину.
Он положил голову мне на плечо:
— Взяли сокола, Геля его уже в приказ потащила.
Мнения толпы меж тем разделились. Часть собравшихся выступала за экзекуцию, причем немедленную, но другая половина, в основном женская, предлагала решить дело поцелуями.
Я отвесила Мамаеву затрещину:
— Чтоб неповадно.
А он, выпустив Гаврюшу, обнял меня и с громким чмоком поцеловал в губы.
— У-у-у, — донеслось, будто издалека, разочарованное мужское и умиленное женское.
Потом нам покричали горько и считали, сколько длился поцелуй, а потом я поняла, что толпа разошлась, погорельцы уковыляли.
Мамаев отодвинулся, придерживая меня за плечи, в глазах его прыгали хитрые искорки:
— Ну что, домой тебя отвезти или в допросе желаешь участвовать?
— Допрос, — сказала я азартно. — Только Гаврюшу обратно преврати.
— Ав-р…
— Слишком ты приметный, дружище, — подхватил собачечку на руки чародей. — Я бы погодил.
— Ав-р!
— Ну давай, сам обернешься, когда совсем уж необходимость возникнет?
— В смысле? — перебила я этот странный диалог. — То есть ты меня этому фокусу не обучишь, оставив возможность перевоплощения этому разбойнику?
— Вот такой я тиран. — Эльдар предложил мне локоть. — Поспешим, Серафима Карповна, допрос не месть, его горячим подают.
Возражать смысла не имело, тем более что за поворотом нас поджидала коляска, в которую усадили меня с Гаврюшей, Мамаев занял место возницы.
В чародейском приказе раньше бывать мне не приходилось. Мимо ходила и проезжала, а когда Эльдар провел меня мимо дежурного в полутемный подвал, то узнала топчан и решетчатую стену, которую видела, когда на Руяне Зорин связывался с коллегами магическим образом.
В конце подвального коридора была дверь, за которой в небольшой комнатке за письменным столом ожидала нас Евангелина Романовна Попович. Перед чиновницей урчал портативный самописец, а на стуле в углу сидел, закинув ногу на ногу лакей Пьер.
То есть какое счастье, что он не через главный выход из кабака выбегал, я бы его не узнала. Куда только подевались его набриолиненная челка, усики стрелочками и подбритые бакенбарды? Стрижен он был коротко и выбрит, одет в добротный кафтан, штаны заправил в блестящие сапоги бутылками. Типичный берендийский купчик не средней, пониже, руки.
— Петр Иванов, кличка Барин, двадцати пяти лет, местный уроженец, — перечислила Геля то, что успела записать.
— Барин? — Эльдар выдвинул мне табурет, снял грязную, воняющую дымом шубу. — Стало быть, благородные жилища обчищал?
Я погладила Гаврюшу, уже свернувшегося у меня на коленях подремать.
Пьер сплюнул сквозь зубы:
— Нет у вас на меня ничего, сыскари.
— Мы и не обвиняем, — добродушно сказал Мамаев и присел на краешек стола. — Чем именно ты промышляешь, дело твое, не пойман — не вор.
— Ну как же не пойман? — неприятным голосом осведомилась Попович. — У Бобынина в номере крупная сумма была, а этот… Петр Иванов Бобынина ножиком пырнул и денежки присвоил.
— Не было этого!
— Ну как же не было? Коридорный, — Геля взглянула в бумаги, — Шемендюк показал, что поселялись вы с Бобыниным вместе, никуда не отлучались, только наутро Бобынина мертвым нашли, а тебя не нашли и денег тоже.
Пьер отпирался, Попович поджимала, мне стало скучно, Гаврюша уютно урчал на коленях, я зевнула, прислонилась спиной к стене.
— Нет у меня ножа, — бубнил арестант. — Вышел в лавку, вина прикупить, вернулся через три четверти часа, коридорного на месте не было, Бобынин мертвый лежит, саквояжа с деньгами нет, я и сбег от греха.
— С бутылками?
— Их оставил!
— Не было там полных бутылок. А сбег ты через окно, по пожарной лесенке, а саквояж на веревочке перед этим спустил.
— Нож тогда куда делся? А?
— Его зовут Ефим, — вдруг сказала я замогильным голосом, — подельника твоего. Вы втроем в нумере развлекались. Ефим соседний снял, и вы его для компании пригласили. Вы играли в карты, долго, пили, еще что-то… Нюхали? Не вижу. Ты ушел за вином. Ты не убивал. Ты испугался очень. Ефим… Форма морская парадная, плохая, потешная, с чужого плеча, кортик… Они подрались. Ты пришел, когда все было кончено… Глупо. Как же глупо. Ты мог большего от Аркадия добиться, Ефим тебе все планы поломал. Ты оставил ему саквояж и сбежал, а тот спокойно наутро из гостиницы съехал.
— Где теперь подельник? — Быстрый мужской баритон спрашивает негромко, будто опасаясь спугнуть.
— Здесь. — Я кивнула некрасивому мужчине в парадной офицерской форме. — Зол на Петрушку очень, у грани ждет, чтоб поквитаться. Нет?
Я прислушалась, потом поправилась:
— Нет, он не того ждет, не мести, он хочет, чтоб тело земле предали по обряду, отойти без того не сможет. Что ж ты, ирод, даже прикопать его нормально не смог? Мало того что убил, как собаку мусором закидал поверху… На берегу… причал еще старый… две ивы… Он сейчас в лицо тебе смотрит.
— Нет!
Я дернула головой, стукнувшись затылком о стену.
