Паулина же находилась в доме тетки фактически на правах служанки: мыла полы, прислуживала за столом и даже стирала, смиренно принимая судьбу. Идти ей было некуда.
И вот король Богумил решил женить старшего сына. На свадьбу наследника король не поскупился, и в Золотую Дарницу на богатый пир стали стекаться многочисленные гости с обеих берегов Великой Лады. Паулинка сопровождала тетушку и ее муженька, но на сам праздник, естественно, не попала. Где-то в отдалении гремело веселье, а бедная девица слонялась по пустым галереям дворца, глазея на гобелены и картины, и уже от этого была вполне довольна свалившимся на голову везением. Она тайком трогала резные рамы и масляные поверхности холстов, оценивая искусство столичных мастаков. У тетушки в гостиной висел только один криво нарисованный портрет какого-то далекого предка с толстыми щеками как у полевого хомяка, обряженного в тяжелые панцирные латы, у ног прародителя лежал охотничий трофей — тощая дикая утка, вызывавшая у Паулины брезгливость.
Другое дело королевский дворец! Здесь-то на стенах россыпи цветов, как живые скачущие по веткам бойкие птицы, да и на портретах лица все благородные, просветленные.
Внезапно, повернув за угол, Паулина почти врезалась в высокого хмурого пана. Тот задумчиво брел, глядя себе под ноги. Пан был средних лет, но очень хорош собой, не портили его даже немного резкие черты лица и тяжелый подбородок.
— Доброго денечка, — смущенно пробормотала Паулина и замерла соляным столбом, разглядывая необычного незнакомца.
— И? — вопросительно уставились карие глаза на испуганно хлопающую ресницами девчонку.
— У вас ладный жупан, — выпалила первое попавшееся Паулина, указывая рукой на золотое шитье.
— Только жупан? — кисло усмехнулся незнакомец.
Что же ответить, чтобы вышло вежливо? Паулина растерялась.
— Ну, и сам вы, ясновельможный пан, тоже ничего, — ляпнула она, и тут же прикусила язык, уж больно двусмысленным оказался комплимент.
Зато хмурый пан преобразился, расправил плечи, крутнул на палец тонкий ус, а в глазах заиграл опасный огонек: так смотрит задира кот на беспечно снующую по двору молоденькую мышку. Паулина хоть и была наивной простушкой, но сразу почувствовала азарт в карих очах.
— Доброй ночки, ясновельможный пан, — пискнула она, пытаясь по стеночке обойти странную преграду и… оказалась в крепких мужских объятьях, горячие губы накрыли пухлые губки, нежную кожу кольнули усы.
Паулина, почувствовав непривычное волнение, забрыкалась, лупя по незнакомцу ногами и руками. Нет, она не испугалась, скорее разозлилась. Как смеет этот напыщенный фазан ее, гербовую дворянку, лапать?! Изловчившись, она даже чуть не врезала в самое уязвимое место, но немного промазала.
— Ты чего разбушевалась? Я, вообще-то, король, — отстранился незнакомец, но все же не выпуская девушку из кольца объятий.
— А я императрица альтская, — наотмашь дала ему звонкую пощечину Паулинка, — женись сначала, король, — передразнила она, — а потом уж руки распускай.
— Что ж, придется жениться, — хмыкнул незнакомец, отпуская драчунью и растирая горящую щеку.
Вот так Паулина и стала королевой, чем-то она подцепила заскучавшего Богумила. Они любили друг друга, несмотря на разницу в возрасте и совершено противоположные взгляды на жизнь. Да, часто ссорились, но зато так же жарко мирились. И старшие королевичи приняли новую королеву довольно тепло, быстро поддавшись природному обаянию молоденькой мачехи, а потом появился Стефан — розовощекий и как матушка зеленоглазый карапуз. Что еще нужно для счастливой семейной жизни?
Только сказочка была не такой доброй, как хотелось, и перетерпеть пришлось многое: и зависть, и клевету, и даже попытку отравления, предпринятую от отчаянья одной из прежних любовниц короля. Злодейку казнили, а Паулина выжила, но скинула их второго с Богумилом дитя и больше зачать уж не смогла. Вот отчего всю нерастраченную нежность, которой хватило бы и на семерых отпрысков, королева обрушивала на своего единственного сына, душила любовью и безмерно баловала.
Именно она купила Стефану первую лютню, с гордостью зачитывала зевающему Богумилу нескладные детские стихи и расхваливала каждую соловьиную песню сыночка. «Мой Соловушка», — ласково трепала она сына по мягким светлым волосам.
Карету снова тряхнуло на очередном повороте и среди деревьев показался суровый, покрытый благородным мхом замок Ковальских. Колеса загремели по дощатому мосту. Паулина махнула головой, сбрасывая воспоминания. Не время для воспоминаний, с настоящим бы разобраться. Бороться надо, идти до конца, чтобы потом не упрекать себя в бездействии. «Я сделаю все, что смогу. Мой сын не умрет».
На башнях приветственно затрубили в трубы и рожки, массивные крепостные ворота распахнулись с какой-то волшебной легкостью, а в небе, набирая высоту, пролетела белокрылая цапля. Паулина посчитала это добрым знаком. "Ковальские мне помогут, они спасут моего мальчика!"
Глава II. Опасный план
Ароматный чай с душицей и мятой немного успокоил Паулину, она сбивчиво рассказывала старикам Ковальским о черствости короля и ужасной угрозе бедному дитя. И не важно, что «бедному дитятке» скоро двадцать два, для матери он все равно останется ребенком.
— Что же делать? — расстроенно посмотрела королева на хозяев.
Пан Ковальский, восьмидесятилетний сухой подтянутый старик с серебряной гривой густых волос, задумчиво крутил в руках край вышитого васильками родового пояса. Васильки от времени пожухли и сохраняли лишь след былой красоты, и такого же цвета у пана Ковальского были бледно-голубые, потерявшие былую синь глаза. Но смотрели они все же остро, даже пронырливо, а в уголках рта играла неизменная усмешка.
— Подумать надо, — протянул старик, — все надо обдумать.
— Он обязательно что-нибудь придумает, — с обожанием посмотрела на мужа пани Янина, добрая старушка, с живыми подвижными чертами лица.
Хозяйка, оттеснив слуг, сама суетилась вокруг гостьи, подкладывая сладости и подливая чай. Пани Янина была во всем достойна мужа, выступая олицетворением благородной старости, и даже морщинки не портили ее, а скорее подчеркивали душевное тепло. Паулина любила бывать в Ковалях, ей, с детства всем обделенной сироте, и в королевских покоях не хватало домашнего уюта и простой семейной заботы. Она тянулась к старикам Ковальским, как тянется запоздалый осенний цветок к последним лучам солнца.
— Когда появилась эта береста? — вышел из оцепенения старик.
— Вчера, рано утром, — растерянно проговорила Паулина. — Записка лежала прямо у меня в опочивальне. Кто-то просунул ее в щель под дверью.
— Опросили челядь?
— Само собой, и служанок, и охрану. Никто ничего не видел.
— Значит кто-то из них, — пан Ковальский поднялся из-за стола и размеренно зашагал по комнате.
— Но этого не может быть, все люди проверенные, не один год на службе, и никогда, никогда ничего за ними дурного не водилось.
— Ну, иногда соблазны мешают исполнять долг, — Ковальский остановился возле камина и оперся на изразцовый угол.
— Да нет, это колдовство, ворожба. Береста появилась сама собой, чтобы предупредить об опасности, — убежденно заявила королева.
— Государыня, — улыбнулся Яромир, и ироничные складки в уголках губ стали еще резче, — колдовство-колдовством, но я бы на вашем месте немедленно отослал прочь всех, кто имел доступ к вашим покоям в тот день.
— Но кто-то же из них невиновен, да может почти все невиновны, — развела руками Паулина, — за что же их наказывать?
— А кто-то виновен, — поднял на нее бледно-васильковые глаза пан Яромир, — и этот кто-то желает вам зла.
— Но он же предупредил… из добрых побуждений, — пробормотала королева.
— Тот, кто желает добра, приходит в открытую, а не морочит голову с помощью мутных записок.
— Вы, как и Богумил, не верите в колдовство, — вздохнула королева, отхлебнув из чашки пряного отвара.
