её из рук. Так почему бы не попробовать?
Элис снова ворчит что-то о нецелесообразности, но бросает сгусток в ближайший валун. Древнее серебро проникает внутрь, расплывается, но стоит только подумать о форме, как камень расходится трещинами, крошится от усилий.
— Мне кажется, — говорит Оминис, пытаясь унять поднимающуюся злость Элис, — ты слишком рано начинаешь придавать ей форму. Рэкхем говорил, что магия как поток, нужно позволить ему заполнить пространство, и тогда она не станет противиться. Ты слишком усердствуешь, пытаясь заставить её действовать так, как ей не свойственно.
— Ах, значит, я слишком усердствую? — руки уже вконец окоченели на морозе, и продолжать она не хочет. — Я попробую в последний раз на сегодня. До заката два часа, я замерзла и хочу есть. Так что, если не получится…
— Элис, — Оминис снова наклоняется к уху, обнимает за плечи, — все получится. Даже если не сегодня. Попробуй направить силу не в камни, а… скажем, во что-то более податливое.
Он уже говорил, что материалы тоже могут быть более или менее подвержены древнему волшебству. Что кому-то проще влиять на живые объекты, а кому-то на твердую породу. Но Элис и впрямь вымотана неудачами, зимним холодом и, к тому же, расстроена. Оминис хоть и не подает виду, но явно ожидал не такого результата. Магии в пальцах еще много, и если она и впрямь хочет закончить на сегодня, нужно избавиться от нее. Она швыряет поток не в отдельно стоящие камни, а прямо в землю, позволяет ей растечься, заструиться под широкими валунами и корешками, засветиться под снегом и напитать жухлую траву под ним. Отпускает от себя, выплескивает. А затем… вдруг чувствует, как серебряные нити начинают отзываться, тянуться снова к пальцам, замирая в ожидании. Сила все еще льётся из нее, но продолжается там под землей, ждет решений, и Элис направляет её, плетет мысленные узоры.
Первое, чего она хочет, согреться, и снег моментально тает, впитываясь в почву, а трава поднимается, колосится серебром, пробивается поверх тонкими стеблями с мелкими лиловыми цветами. Они стелются по земле, окутывают словно сиреневым туманом, расползаются на много метров вокруг. Оживают кустарники, распускаясь иссиня-темными соцветиями, наливаются голубоватыми ягодами. Меняются даже камни, так упорно сопротивляющиеся все это время — самые крупные покрываются душистым мхом, средние становятся чем-то резным, превращаясь в светильники или загадочные скульптуры, мелкие теперь имеют иные текстуру и форму, подстраиваясь под новый мир. Элис понимает, что может менять и дальше, преобразовывать во что-то еще более удивительное: превращать коряги в резные арки, увитые плющом, выращивать загадочные деревья прямо из земли, но попробовав лишь немного, останавливается, не желая портить естественную гармонию навязанной сложностью.
— Оминис… кажется, получилось, — она бросается к нему, окрыленная этой победой, — совместной с ним — обнимает за шею, не в силах выразить всю глубину нахлынувшей радости.
Внутри все поет, и Элис хочет кружиться от ударившей в голову эйфории, целовать Оминиса, делиться с ним этим прекрасным чувством.
— Должно быть, это красиво, исходя из твоего дыхания, — улыбается он. — Запомнишь для меня, чтобы потом показать?
— Каждый миг, — говорит Элис, чувствуя себя в его объятиях самой счастливой на свете.
***
Брошенный пять лет назад дом тети Ноктуа совершенно не похож на жилище одной из Мраксов. Скрытый от лишних глаз, чтобы случайно не нашли маглы, простой, без изысков, в нем есть только самое необходимое, а единственным излишеством является маленькая оранжерея, увы, теперь заросшая и высохшая. Оминис не раз извинился за запустение, однако, вдвоем с помощью нескольких заклинаний они смогли привести эту скромную обитель в более подобающий вид. В камине приятно потрескивает огонь, но оставаться здесь, когда Оминис снаружи, совершенно не хочется, и наскоро поправив складки платья перед зеркалом, Элис выходит на морозный воздух.
Она выпускает кусочек древнего волшебства на волю, чтобы продлить дорожку из травы до самого порога — идти босиком по снегу все же холодно — и ступает в серебряное море. Это так странно, видеть вокруг белые пики и укрытые изморосью кустарники, но ощущать под ногами теплую землю. Капли росы касаются щиколоток, пока она идет сквозь мерцающую в последних лучах траву, а нежно-лиловые цветы цепляются за юбку, тянутся вослед, словно желая стать частью её нового наряда.
Цвета зимних сумерек — в тон нынешнему времени года — это платье не для балов, не для представления перед чужими взглядами, не способ заявить о себе. Оттенок не важен для Оминиса, и Элис постаралась наполнить его более значимыми элементами: мелкими камнями — прохладными и гладкими, шелестом складок, тонким звоном металлических колечек в украшениях. Легкая ткань на ощупь как цветочные лепестки — бархатисто-приятная, сотканная из запахов ранней весны, смешанных с её собственными: черной смородины и ежевичных листьев. Плечи и шея нарочно оставлены открытыми, как и часть спины — нет нужды соблюдать перед кем-то приличия.
Это платье только для него. Для него одного.
— Ты здесь уже целый час, — она подходит к Оминису, перебирающему в руках маленькие ягодки, встает на цыпочки, обнимает и целует в шею чуть пониже уха — его излюбленное место.
— Мне нравится изучать детали, — он бережно проводит по траве, по тонким цветам. — Их так много, и в каждом твое дыхание.
— Теперь это всё твое.
— Ох, Элис. Жаль, что как младший из Мраксов, я вряд ли смогу претендовать даже на это полуразрушенное строение и поляну вокруг. Но я помечтаю.
Элис полагает, что он ошибается, отец не оставит его без наследства. Но заводить об этом разговор вовсе не хочется. К тому же, сегодня Оминиса ждет нечто ценнее, чем покосившийся от старости дом. Чуть помедлив, она вдруг обнимает его снова, в этот раз со всем трепетом, на который способна, прижимается всем телом.
— Оминис… я…
«Хочу принадлежать тебе», — не договаривает Элис, зная, что он поймет её и без этого. Без пылких признаний, без лишних слов. Только он один в силах это сделать: уловить едва заметное волнение в голосе, прерывистое дыхание, гулкий стук сердца. И он замирает, догадываясь о вложенном в простое объятие смысле, читает между строк как всегда это делал. Никаких вопросов — Элис готова боготворить его за это качество — только выдыхает особенно горячо, а затем целует в губы с исключительной нежностью, притягивает к себе, скользит руками по легкой ткани, под которой нет ничего. От одного этого касания Элис готова задохнуться, она сминает его губы, тянется к рубашке, порывисто расстегивая верхние пуговицы, но Оминис легко перехватывает её запястья, останавливает.
— Тише, не торопись. Мы должны насладиться сполна
