Лакей Пьер бился в падучей, пытаясь смахнуть с лица призрачные пальцы, которые даже я уже не видела.
— Попить бы, — попросила бледную Гелю.
— Давай, букашечка.
О зубы стукнулся металл фляги, и горло обожгло.
— Это ее остаточной магией накрыло, — бормотал Мамаев Геле. — Зорин убьет нас всех.
Чародей, оставив меня, склонился над арестантом, стал вливать в раскрытый рот коньяк.
— Авр-р? — собачечка зевнул сладко.
Младшие чины, появившиеся в допросной, выносили арестанта, тот обзывал меня ведьмою, а после принялся орать песню.
— Что это было? — спросила Евангелина Романовна.
— Я же объяснял: остаточная магия. Представь, сколько чар в этом подвале ежедневно твои коллеги творят, вот и пропитались стены.
Коньяк расползался в желудке горячей медузой, голова отяжелела.
— Ослабли запоры Артемидоровы, — пробормотала я хрипло. — Иначе никакие ваши, Эльдар, ошметки, видений бы не вызвали.
— Дашь посмотреть? — В голосе Мамаева звучал азарт. — Я запоры имею в виду.
— Ребятушки, — нежно сказала Геля, — а мое присутствие для ваших смотрин очень уж необходимо? Дела у меня образовались, в книгу постояльцев гостиничных взглянуть хочется, а она в кабинете, ну и сыскную команду к причалу организовать. Тебе призрак этот про то, где саквояж с деньгами, поведать не успел?
— Мертвым деньги неинтересны, — пожала я плечами.
— Оно и понятно. Можешь почившего Ефима заверить, что уже до рассвета… Ах нет, осмотр же еще! Завтра после полудня по обряду его сопроводим.
Попович говорила громко и будто бы не мне, а тому самому покойнику, а еще теребила нервно пуговицу на мундире, из чего я заключила, что надворная советница пребывает в панике.
— Как она с такими нервами в приказе служит? — спросила я Эльдара, когда за нею закрылась дверь.
— Перфектно! — ответил чародей. — Давай, девица, показывай.
— Авр-р?
— Погулять не хочешь? — Эльдар протянул собачечке печенье, достав из кармана.
Гулять Гаврюша не хотел, он и с коленей моих не сполз бы, если бы Мамаев не подхватил его под пузико и не поставил на пол. Гавр фыркнул, протопал к картузу, который валялся забытым у стены, и мгновенно в нем устроился.
— Показать не сложно. — Я улыбнулась, очень уж мило моя кракозябра в головном уборе смотрелась. — А вот сможешь ли ты увидеть, Эльдар Давидович?
— Не жеманься, — поторопил тот. — Не попробуем, не узнаем.
Я поднялась со стула, раскинула в стороны руки, закрыла глаза:
— Гляди!
Поначалу он молчал, после забормотал что-то неприличное, что-де в одежде эдакие штуки затруднительны, а вот ежели бы барышня Абызова разоблачиться согласилась… Окончание тирады перебил пронзительный присвист:
— Невероятно! Немыслимо! Не шевелись, не дыши даже! Это не аркан, не рунное плетение… Твой Артемидор вообще человек?
— На что это похоже? — Глаз я не открывала.
— На кирасу, — ответил он неуверенно, — только не внешнюю, а внутреннюю, будто сначала доспех, а поверху тело. Ты сама видеть не можешь?
— Могла бы, не спрашивала. Повреждения ищи.
Он молчал довольно долго.
— Просветы вижу, и борозды, навроде царапин, только они не там, где просветы. Есть идеи, кто скреб?
— Навья моя приближенная, — ответила я. — Некому больше. Она желает запоры снять, только о причинах говорить мне не хочет.
— Когда?
— По ночам, когда Гавр гулять уходит. Иногда мне сквозь тьму слышится, что бормочет кто-то у постели.
— Ты, что ли, вовсе ее не боишься?
Я открыла глаза и встретила серьезный взгляд стоящего очень близко чародея.
— Нет. — Молчание стало многозначительным, воздух меж нами мерцал искорками силы. — Она несчастное существо, навья эта, ее не бояться, жалеть впору. Ей холодно, бедняжке, она к огню моему льнет, а он ее убивает. Была бы ее воля, она бы меня при себе до самой смерти грелкою держала, но не может.
— Почему?
— Потому. — Я отвернулась, прошла к столу и уселась на краешек, вытянув ноги перед собой. — Ты много о навах знаешь, Эльдар?
— Видимо, меньше твоего.
Я кивнула:
— Гнездами они живут, как осы. «Маняша» моя — просто рабочий солдатик, исполняет, что велено.
Мамаев опустился на стул, который прежде занимала я:
— Откуда ты это знаешь, Серафима? Или сновидцы могут в Навь проникнуть, туда, где нога человека не ступала прежде?
— Отчего же не ступала? Неужто не хаживали люди за Мокшанские болота и не возвращались даже?
— Ты ушла от ответа!
— Потому что он не важен, — сказала я горячо. — А важно другое: как нам осиное гнездо разорить, то, которое прямо в столице завелось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в коей приличное общество собирается встретить Новогодье
Знать свое мѣсто — вотъ что трудно! Что вышло бы, если бы служащiй не признавалъ бы главенства своего начальника, солдать — офицера, ребенокъ — родителей? Пусть каждый займеть свое мѣсто, и общественныя отношенiя перестанутъ запутываться и портиться завистью, ревностью, тщеславiемъ и самолюбiемъ.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.
1890 г., Санкт-Петербург
Тридцать первого груденя чародейский приказ работал в обычном своем режиме. Эльдар Давидович полюбовался стопкой закрытых дел:
— Хорошо год закончили, Гелюшка, начальство нас всенепременно хвалить будет.
— Это самое начальство скоро возвращаться собирается? — спросила Попович с грустью. — А то засели на своем Руяне, даже весточки никакой не прислали.
— Не больше твоего знаю, — сказал Мамаев с хитрецой, отчего собеседнице стало понятно, что весточки у него имелись. — Скоро.
Он отодвинулся вместе с креслом и, поднявшись, подошел к окну:
— Новогодье… Славный какой праздник. К Бобыниным встречать пойдешь?
— Конечно. Не хватало еще Серафиму гиенам этим на растерзание бросить.
— Так уж гиенам?
— Вот объясни мне, Мамаев, Наталья Наумовна — гадкая лживая особа, отчего Серафима разобраться с нею по-простому не желает, отчего лебезит и заискивает?
— По-родственному. Институт семьи в нашем с тобой, Евангелина, отечестве на всепрощении и взаимной поддержке строится, и рушить его не смей.
— Взаимной! — Геля подняла вверх пальчик. — Здесь же у нас поддержка в одну сторону происходит.
Что на это ответить, чародей не знал, посему пожал плечами и отвернулся к окну.
— Неспокойно у меня на сердце, — Попович тоже подошла и уперлась локтями в высокий подоконник.
— Кончится все скоро, — утешил девушку Эльдар. — Выкурим наших ос навских, сызнова в рутину погрузимся. Вот Семен с Иваном вернутся…
— Ты ничего не боишься?
— Кроме того, чтоб чей-нибудь не тот сиятельный хвост прижать? Ничего. Эх, не потеряй я Бобынина столь нелепым образом, сейчас ниточка как раз до самых верхов меня привела. Теперь вместе придется навалиться.
— В силах своих уверен?
— Конечно, букашечка, ты себе немножко наших с ребятами сил не представляешь!
— Перфектно! — Геля оттолкнулась от подоконника. — И ты, и Семен, и Серафима, вы все только на свое чародейство рассчитываете. Кто супротив нас может? Эта дурища каждую ночь пить себя навье позволяет, ей, дурище, не жалко! Ты арканы по пятьсот раз на дню раскладываешь, чтоб половчее их в бою доставать. Чем там Крестовский с Зориным занимаются, я даже представить не берусь.
— Обида тебя гложет, — грустно сказал Мамаев. — Потому что сама не чародейка и в наших…
— Это не обида! — Геля топнула ногой. — И не завидно мне нисколечко, мне бы просто дела распутывать, преступников арестовывать довольно было бы.
— Ну так и шла бы в разбойный приказ служить.
— Может, и пойду! Не об этом сейчас. Глаза вам ваша сила застит, слишком вы на нее полагаетесь.
— Не только на нее, еще на сбор информации.
— Знаю я, у кого ты ее собираешь, — Геля многозначительно постучала себя по кончику носа, — каждое утро мускус источаешь, круги вон под глазами от недосыпа.
