приличную сорочку вместо его замызганной и брюки по размеру. Вернулся как раз к финалу последнего акта, застав эпичные корчи поверженного «дракона», который в пафосной агонии надрывно декламировал что-то в размере четырёхстопного дактиля. Трагично взревев на последней ноте (всё как полагается — даже «рыцарский конь» вздрогнул), «дракон» распластал свои занавесковые крыла и остекленело уставился в потолок. «Прекрасная принцесса», «рыцарь» и даже его «конь» уставились на «дракона».
— Чего зенки таращите, — прошипел «змей», — спас принцессу — теперь целуй!
— Я не буду, — растерялся Рутений и отступил назад.
— Руку целуй, дурак! — «дракон» злобно зыркнул на «рыцаря». — И на колено не забудь встать!
Рут бухнулся на оба колена и схватил Празеодимово запястье.
— Её руку, остолоп! — взвизгнул дед, вырывая свою из пальцев мальчишки.
Рутений поднялся на ноги, с сомнением глянул на Сурьму. Та состроила жеманную гримаску, как и полагается принцессе, и протянула ручку, нарочито оттопырив мизинец. Рут вытер ладони о штаны, рукавом утёр губы и боязливо склонился к девичей руке.
— А ты — падай в обморок! — шёпотом подсказал с пола Празеодим.
— Зачем? — удивилась Сурьма.
— Падай, сказано! Все изысканные девушки настолько чувствительны и стыдливы, что лишаются чувств из-за сильных переживаний от поцелуя прекрасного принца!
— Да?
— Точно тебе говорю! Мне лучше знать!
— Но вы же дракон.
— Я живу дольше! Падай!!! Принцесса ты или нет?!
Сурьма сделала «большие глаза» Висмуту, стоящему в дверях со свёртками в руках, и изобразила предобморочное «ах!», запрокинув голову и прижав тонкое запястье ко лбу.
— Занавес! — торжественно заорал Празеодим. — И шквал аплодисментов восхищённой публики! Висмут! Хлопай, чего таращишься?
— У меня руки заняты, — сохраняя серьёзную мину, ответил Висмут, подняв повыше благоухающий свежей выпечкой свёрток.
Отужинав, Рут повёл твёрдо решившего стать величайшим драматургом Празеодима готовиться ко сну, Сурьма ушла к себе, а Висмут вышел на улицу.
Ночь стояла тёмная, тёплая, пропахшая железной дорогой. Они остановились на запасных путях, и до Фенольского вокзала, погружённого, словно в аквариум, в призрачный свет фонарей, было не очень близко, поэтому здесь, у поезда, царили тишина, спокойствие и полумрак. Висмут опустился на щебень, откинувшись спиной и затылком на паровозное колесо, и устремил взгляд на усыпанное звёздным крошевом небо.
Здесь ничто не мешало полной грудью вдохнуть черноту этого неба, и Висмут вдохнул, пуская его в себя, словно прохладную и тягучую успокоительную микстуру. В такие моменты ему казалось, что бездонное небо наполняет его лёгкие, струится по его венам, затапливает всё внутри, делая его неотъемлемой, полноценной частью этого могучего мира, и даже в горле было как будто щекотно — от звёздной пыли, острой и колючей, словно засохшие хлебные крошки.
Он не услышал, как подошла Сурьма. Заметил её лишь тогда, когда она опустилась рядом с ним на землю, так же прислонившись к колесу.
— Можно?
Висмут кивнул. Да даже если и «нельзя» — она спросила уже после того, как села. Что ещё тут ответишь? Хотя сейчас Висмут предпочёл бы побыть один, но он чувствовал, что Сурьму разжигает какой-то вопрос, и молчание — лишь признак того, что она отыскивает способ корректнее его задать.
— Висмут, а ты когда-нибудь целовался? — выпалила она, повернув к нему лицо, стремительно заливающееся краской (видно даже в полутьме, зря она надеялась на обратное).
Висмут не успел ответить, лишь удивлённо приподнял брови.
— Ах, ну да, конечно, глупый вопрос, извини! В твоём-то возрасте… ой, — Сурьма уткнулась взглядом в свои коленки: опять глупость сморозила, а ведь в голове-то уже заготовила нужную фразу, и даже был какой-то план… — Я имею в виду — по-настоящему.
— Это как? До потери сознания от удушья? — шутливо переспросил Висмут.
— Нет. До пузырьков игристого, которые будто бы разносятся от сердца по венам.
— Сама-то как думаешь? В моём-то возрасте, — незло передразнил её Висмут.
— Значит, было?
— Чего только не было, Сурьма. Но не всё подлежит обсуждению.
— Мне кажется, я какая-то неправильная «принцесса», — после долгой паузы вновь заговорила Сурьма, и голос её неуверенно дрогнул, — сломанная. И не справлюсь с тем, чего от меня ждут. Я не… — она замолчала, не решившись договорить самое главное — то, что хотела сказать.
В тишине прошло минуты три.
— Какой он? — наконец спросила Сурьма у своих коленок, на которых сцепила тонкие пальцы. — Настоящий поцелуй? Мне важно знать. Мне больше не у кого спросить, — совсем тихо, почти жалобно проговорила она.
— Тебе показать? — пошутил Висмут, надеясь смутить её ещё больше и закрыть щекотливую тему.
— Достаточно только слов, — не ответила на его улыбку Сурьма.
— Для настоящего поцелуя только слов не может быть достаточно. Его невозможно описать, как и настоящую любовь. Это можно только почувствовать, — неожиданно серьёзно ответил Висмут.
— Отчего же? — Сурьма перевела взгляд со своих колен на напарника: дух противоречия не оставил её даже в такой момент. — Я могу описать поцелуй Астата исключительно словами.
Висмут поднялся на ноги, задумчиво и грустно посмотрел на Сурьму сверху вниз.
— Это тебе повод для размышлений, — тихо обронил он. — Сломанной может оказаться вовсе не принцесса. И ей нужно быть не «правильной», а настоящей, — и он пошёл в вагон, оставив Сурьму наедине с её думами.
Этен: шумный, весёлый и разгульный. Этен, славящийся своими кабаками и вкусной едой. Неспящий Этен, где плохо знают правила этикета, но без причины никогда не обидят. Маленький, почти полностью деревянный Этен, где ты для каждого «дружаня» и «братец», даже если здесь всего лишь проездом и ни с кем не знаком.
— Как хочешь, но сегодня я в паровозе сидеть не намерена! — заявила Сурьма, подъезжая к городу, купавшемуся в лучах закатного солнца.
Сегодняшний перегон оказался для неё самым тяжёлым. Возможно, сказывалась накопившаяся усталость. А может, ей просто было скучно: Висмут весь день был погружён в свои мысли и говорил мало, ограничиваясь односложными ответами. Сурьма уже привыкла болтать с ним о том о сём, смеяться его забавным шуткам. Ей нравилось, что он слушал её, как никто больше: серьёзно и вдумчиво, и никогда не ставил себя выше, как, например, Астат, который, вместо того чтобы объяснить что-то для неё непонятное, лишь вздыхал: «Не забивай голову, душа моя, для девушки это совершенно не нужно!». И теперь, проведя практически весь рабочий день за монотонным занятием в полной тишине, словно кроме неё в будке машиниста никого не было, Сурьма желала активной деятельности и свежих впечатлений.
— Да ты бурлишь энергией не хуже Празеодима! — усмехнулся Висмут, окинув её быстрым взглядом.
— И я взорвусь, как паровой котёл, если опять придётся сидеть на месте! — пригрозила Сурьма.
— Хорошо, — согласился он спокойно.
— Хорошо?!
— В Этене нет модных шляпок, тут
