ты не находишь? — спросила она заплетающимся языком.
— Просто «щука» была лишней.
— Нет, не поэтому. Погоди. Тут у меня была мысль… Не могу её найти, слишком темно. Посвети сюда, — она усмехнулась, постучав пальцем по виску.
— Пока не протрезвеешь, светлее там не станет.
— У-у-у… А при свете там ещё страшней. Там Астат. С этими своими, — Сурьма покрутила кистями, словно вкручивала лампочки, — этими… подозрениями! Думает, я увечная…
— Все мы — в чём-то увечные механизмы, — отозвался Висмут, по-прежнему поддерживая её за талию, чтобы не упала, — в той или иной степени…
— Не-е-е… У меня везде часы. Всё — часы. В смысле — всё должно работать, как часы. Вот только стрелки у них нарисованы на циферблате, и точное время — лишь дважды в сутки. Видимость. Фальшивка, понимаешь? — она повернулась к Висмуту и, покачиваясь, посмотрела на него мутным взглядом. — Все ждут, что я приделаю туда настоящие стрелки. И всё заработает. Даже если мне придётся вырезать их… ик… из собственных костей. Я не должна подвести. На мне отесвен-н-н… отсвен… отвесе…
— На тебе ответственность только за свой выбор и за свою судьбу, Сурьма, а не за чьи-то ожидания.
— Не-а, — замотала головой Сурьма, — нет выбора. Есть правила. Им нужно со-от-вет-ство-вать, если хочешь быть, а не казаться, как те часы без стрелок.
— Это зависит от того, кем ты хочешь быть: собой или тем, кем хотят видеть тебя окружающие. Не все должны быть часами, Сурьма. Этому миру нужны и другие механизмы. И если, например, твой ПЭР пересобрать в часы, он ими не станет — какой-нибудь детали да не хватит. Но и пьезоэлектрическим резонатором он уже не будет.
Сурьма помолчала, внимательно разглядывая Висмута. Ему даже показалось, что она начала трезветь.
— Ты чертовски умный, Вис! Можно я буду называть тебя «Вис»? — усмехнулась она.
— Нельзя.
— Ну почему-у-у?
— Пойдём, Сурьма, — Висмут со вздохом потащил её дальше.
— И у тебя такой изысканный профиль!
— Сурьма!
— Что? Говорю как есть. Ты недурен собой, Вис, весьма недурен! Только сейчас заметила. Почему ты не женат?
— Ты пьяна.
— И-и-и?
— Помолчи, пожалуйста.
— Почему?
— Сурьма!
— М-м-м?
— Н-да-а-а, — протянул Празеодим, — принцессы нынче не те, что вчера! — и, подперев щёку ладонью, принялся с интересом разглядывать вышедшую к завтраку Сурьму.
Он, Висмут и Рутений с господином Цезием пили чай, собравшись за маленьким кухонным столом. Сурьма, опустив глаза, протиснулась к графину с водой и налила себе полный стакан, едва не расплескав часть воды на Висмута. Она привела себя в порядок, насколько это было возможно: переоделась из мятой формы, в которой провела ночь, в запасной комплект, умылась, тщательно причесалась и припудрилась, но ощущение, что на её шее висит огромная табличка с надписью: «уволена за пьянство» не отпускало Сурьму.
— Работать сможешь? Нам выезжать через двадцать минут, — спокойно поинтересовался Висмут.
— Я ещё не решила, от чего же умереть, — пробормотала Сурьма, с трудом оторвавшись от стакана с прохладной водой, — от стыда, головной боли или всё-таки жажды, а ты уже про работу спрашиваешь.
— Документы на отправление я твои тоже справил, — сказал Висмут, поднимаясь из-за стола, — жду тебя в будке машиниста.
— Славно вчера повеселились? — многозначительно играя бровями, поинтересовался Празеодим, едва Висмут вышел из вагона. — Или уж не помнишь ничего?
Сурьма перевела на него тяжёлый, словно свинцовые гирьки, взгляд:
— А что я должна помнить?
— А нам почём знать, — пожал плечами Празеодим, — вы ж нас с собой не взяли. Недостойные мы, слышь, Рутений, их веселья!
Напрягшиеся плечи Сурьмы осторожно расслабились.
— Но! — старик воздел указательный палец, и она вновь сжалась. — Но я слышал, как вы вернулись. Ввалились, будто отара в овчарню: грохот, топот, блеяние! Ты сначала скабрёзные анекдоты травила, Висмута Висом звала и танцевать идти уговаривала, потому что потом дракон заточит тебя в башне с часами, и будешь жить там секретарём без пузырьков. А от Висмута вкусно пахнет железной дорогой, поэтому он должен рассказать, как можно пересобрать козу в ворону, чтобы та могла улететь на волю. А то, мол, продадут её, бедняжку, с верёвкой на шее, совсем задёшево, а она только жить начинает, и все паровозы у неё ещё впереди. И что-то там про сильные руки было, которые не то что у того дракона. Дракон этот вообще хиляк, как я понял, хуже козы, и даже бокала игристого от него не допросишься, как хоть и пережил естественный отбор! Есть соображения, Рутений? — задумался Празеодим.
Рутений ничего не понял, никогда не пробовал игристого и не знал, что такое естественный отбор, поэтому молча помотал головой, дожёвывая кусок булки.
— Это правда? — с тихим ужасом спросила Сурьма, переведя отчаянный взгляд на мальчика. — Всё так и было?
— Нет, — серьёзно ответил Рут и, не успела Сурьма вздохнуть с облегчением, добавил: — про скабрёзные анекдоты он соврал.
— Святые угодники! — прошептала Сурьма, пряча лицо в ладони. — Какой стыд!
Весь день она была тише воды, ниже травы. Периодически бросала на Висмута быстрые взгляды, пытаясь разгадать: не изменилось ли его отношение к ней после вчерашнего происшествия. Но по его сосредоточенному профилю было не понять, и её взгляд, стоило ей хоть на миг ослабить контроль, вновь и вновь обращался к Висмуту и, что самое странное, сползал на его крепкие загорелые руки, до локтя обнажённые закатанными рукавами белоснежной рубашки.
Руки двигались спокойно и уверенно, открывая и закрывая вентили, поворачивая рычаги, вселяя в Сурьму чувство основательности и надёжности. «Правду говорят: можно бесконечно смотреть, как другой человек работает!» — подумала она, отводя глаза. И где-то на задворках сознания мелькнуло жгучее, словно стыд, любопытство: а что чувствовали женщины, к которым прикасались эти руки? Безусловно — сильные. Наверняка — нежные.
Сурьма зажмурилась и тряхнула головой, вновь поймав себя на том, что смотрит на Висмута. В похмельной голове от резкого движения посыпались стёкла. Сурьма поморщилась, пережидая волну усилившейся боли.
«А были ли у них пузырьки? У тех, которых…» Сурьма тихо фыркнула, прогоняя недодуманные мысли, оставляющие непонятный привкус досады.
«Но были ли пузырьки?..»
***
В Аланине развлечений не предполагалось, разве что просто ужин. В этом маленьком городке жизнь на ночь останавливалась: все расходились по домам, а с рассветом принимались за дела. Жители были отражением своего города: такие же опрятные и трудолюбивые, но скучные.
— Пойдём поужинаем, пока всё не позакрывалось, — предложил Висмут Сурьме, закончив осмотр паровоза и заверив маршрутные документы у начальника аланинской станции.
— Пожалуй, воздержусь, — опустила ресницы Сурьма, — я вчера «наужиналась», стыда хватит на неделю вперёд.
— Зато теперь знаешь, чего лучше не делать, — улыбнулся Висмут, — уверен, такого больше не повторится.
— Зато теперь
