Но мои грехи начали порождать новые грехи.
Сначала мне было страшно оставлять ребёнка одного на целую ночь, но Максим на удивление быстро привык и перестал бояться. Вообще он рос смелым мальчиком и с каждым днём становился всё более интересным, приносил из садика новые слова, рассказывал разные истории, чаще сказочные.
За всё лето не представилось ни единой возможности уехать на каникулы в Краснодар, хотя Максим скучал по бабушкам, деду и тёте Свете. Всё, чем я могла разнообразить жизнь сына, — это на месяц оставить его без детского сада (с условием, что он будет хорошо себя вести) и проводить это время с ним. Утром он вместе со мной вставал на работу; бывало, мы подолгу сидели в палате, где лежал Дилан. Максим любил спрашивать меня о папе, я отвечала, что он проснётся, когда выздоровеет, хотя сама верила в это всё меньше.
Изо дня в день ничего не менялось, мои усилия были напрасны. Однако я исправно оплачивала лечение и содержание Дилана в больнице, которое месяц за месяцем становилось всё более дорогостоящим.
Моя злость на саму себя росла с каждым днём, ведь из-за меня мой сын недополучал родительского внимания. Я хотела бы проводить с ним гораздо больше времени: гулять, играть, куда-нибудь ездить и т. д. Вместо этого я тянула непосильную ношу и вот-вот должна была надорваться, сломаться, но каждый день сама себе доказывала, что нельзя расслабляться, нельзя жалеть себя, когда-нибудь всё наладится, станет легче.
Я прекрасно понимала, что преподаватели и коллеги по работе в больнице делали мне поблажки. Возможно, на моём лице всё время было написано утомление, частенько мне советовали съездить куда-нибудь отдохнуть.
Итак, пятый курс остался за плечами, теперь впереди была финишная прямая перед интернатурой, и вполне возможно, что прямая эта могла оказаться не так проста, как мне бы хотелось.
Свободное время я посвящала написанию диплома, благо, при переводе в другой вуз мне не пришлось менять тему, и я была благодарна самой себе за наработки, сделанные ранее. Нельзя сказать, что я успела отдохнуть за лето: когда было не на работу с утра, я, порой, засиживалась за написанием диплома до рассвета. Я вновь почувствовала, что, если бы не вечная усталость, я была бы влюблена в свою учёбу, в свою будущую профессию.
К августу у меня было написано около 150 страниц диплома, осталось только показать рукописи научному руководителю и внести поправки.
Лето пролетело, как будто длилось не три месяца, а всего неделю. Кроме того, оно было холодным, скорее похожим на весну, сразу же перетёкшую в осень, вовсе не таким, как в Краснодаре.
С сентября Максимка начал болеть, сказывалось долгое присутствие в неродном климате. Я, как могла, лечила его, пару раз позволила себе остаться с ним дома и прогулять учёбу, чему сын был несказанно рад. Иногда я ловила сына на симуляции болезни, так он пытался выкроить себе дополнительное внимание и заботу с моей стороны. Я всё понимала и не злилась.
Нам только-только хватало тех денег, что я зарабатывала, поэтому мы старались баловать себя какими-то простыми вещами типа мороженого, жевательного мармелада или совместного просмотра мультфильмов. Самым своим большим достижением я считала то, что во всей этой спешке и нервной суете я никогда не срывалась на сына, относительно него мой запас терпения был бесконечен. Возможно, это закалка, а, возможно, просто здравое понимание, что в сложившейся ситуации была виновата одна я.
В октябре мне сообщили, что, так как терапия не помогла Дилану, больше нет смысла поддерживать жизнь в его теле аппаратами. Мне предложили либо отключить его, либо самой приобрести аппарат искусственной вентиляции лёгких и аппарат парентерального питания. На раздумья мне дали 10 дней.
Ещё несколько дней назад я думала, что моё положение тяжёлое и что хуже уже не будет, однако я жестоко ошибалась. Новость заставила меня понять, что ради хотя бы сохранения того, что у меня есть, я готова опуститься ещё ниже.
И в тот же день я согласилась танцевать стриптиз.
Новый клуб принадлежал тому же хозяину, меня взяли сразу, без испытательного срока: я была, как обо мне отзывались, «ходячий секс». Даже в постыдном для меня стриптизе нашлись плюсы: зарплата вдвое больше, бесплатная доставка до дома и щедрые чаевые.
Первые дни мне приходилось перебарывать дрожь в теле, я смотрела на себя голую, и мне казалось, что я вижу проститутку. Но и с этим я научилась справляться: внушила себе, что Маска и я — это две разные личности в одном теле, что Маске нравится её работа, её игра.
Иногда за ночь я приносила домой тысяч по 20, именно тогда я и познала всю прелесть чаевых. Но и этих денег было недостаточно, чтобы заработать на злосчастный аппарат ИВЛ. Система, необходимая для Дилана, стоила порядка миллиона, и это ещё без учёта стоимости доставки, специального питания и лекарств. Кроме того, в общежитии не было условий для содержания больного, требовалась квартира.
Отведённые 10 дней уже истекали, и мои нервы, наконец, не выдержали: я позвонила маме и целый час ревела в трубку. Разумеется, мама ничем не могла помочь мне, кроме слов утешения, да и про стриптиз она тоже ничего не могла знать.
После разговора мне немного полегчало, возможно, оттого, что не было больше сил переживать. С этого дня я поняла одну простую вещь: я сделаю всё, на что способна, но требовать от себя большего я не могу.
Лечащему врачу Дилана я сообщила, что буду покупать аппарат, на что получила совет отступиться от этой затеи и заняться воспитанием сына, в конце концов, я ещё такая молодая. Слова достигли цели: я, как и доктор, отчётливо видела ситуацию, знала о ничтожно малых шансах Дилана на выздоровление. Но однажды я уже сделала выбор, позволивший допустить всё это, и сдаться сейчас было бы ещё более непростительным, я обещала Дилану сделать всё, чтобы спасти его, чем бы ни оказалось это «всё».
«Господи, неужели это происходит со мной? Неужели это со мной?» — не верилось мне.
В клубе, куда я недавно устроилась, практиковалась такая услуга, как приватный танец. Я несколько раз видела в монитор, как это выглядит: танцовщица возбуждает клиента до такой степени, что тот готов заняться сексом прямо на месте. Именно в привате довольно часто возникали ситуации, когда клиент заходил за рамки дозволенного, иногда стриптизёрши сами подрабатывали проституцией.
Да, у меня было не самое приличное место работы: закрытый элитный стриптиз клуб, где также оказывались услуги эскорта. Разумеется, мне претило всё, чтобы было внутри этого заведения, я с самого начала провела чёткую границу: только танцы и ничего кроме. Поэтому, когда я получила свой первый заказ на приватный танец, моей первой реакцией был отказ, но мне тут же доходчиво объяснили, что от работы отказываться нельзя.
Моим первым клиентом оказался стареющий, но, безусловно, богатый мужик. Он получил право ползать по моему телу руками, я тёрлась ягодицами о его окаменевший в штанах пенис и считала секунды, когда уже, наконец, наше время истечёт.
Но в следующую же ночь этот же господин снова заказал мой танец. За старания я получила хорошие чаевые.
10 дней истекли, а оборудование, которое я заказала, ещё не доставили. Дело в том, что кредит мне одобрили только в одном банке, и то под неприлично высокий процент. Выбора на этот раз не было, теперь я должна была выплачивать по 50 тысяч в месяц на протяжении 36 месяцев.
Я буквально выклянчила дать мне отсрочку и оставить Дилана в палате, пока ищу съёмную квартиру рядом с работой. Мне пошли навстречу. По правде говоря, средств, которые я откладывала, должно было хватить только на первый взнос по кредиту и предоплату за квартиру. Что делать дальше — неизвестно. Сальдо никак не сходилось, даже с учётом моих стрип-доходов, если только я каждую смену не буду приносить домой по 20–25 тысяч, что вряд ли возможно.
Мы сняли двухкомнатную квартиру несколько не там, где я рассчитывала вначале, — за МКАДом, сравнительно недалеко от стриптиз-клуба, но дальше от больницы.
