— Где они?
— На северо-востоке, — Голос ангела был едва слышен. Зас лежал головой на руке, глядя в землю.
Винодел решил импровизировать. Раз уж со стороны он смотрелся так, будто поджидает кого-то, то надо играть эту роль до конца. Собран зажег лампу, подошел к пограничному камню и поводил светильником взад-вперед. Затем вернулся к креслу и, поставив лампу на стол, сел.
— Один из них обмочился, я чувствую запах. Напустил в штаны со страху, — сказал Зас и предположил: — Значит, меня все-таки видели.
— Откуда у тебя на крыльях соль? — спросил Собран.
Каждое перо на крыльях ангела шевелилось, будто бы управлялось отдельным мускулом. Зас поведал, что путь в преисподнюю — единственный, по которому проходит тело, — лежит узкими пещерами в недрах скалы соляного купола, что в Турции. Да, и в рай, и в ад он проходил сквозь земную твердь, но входов этих никому не отыскать.
Нельзя нарисовать карту, обозначив на них рай и ад в виде полых каверн в земной коре. Любая карта, которую Собран видел, читалась в сложенном виде, а в складках прятались целые куски мира — побережья, реки, горные гряды известного мира пересекали края этих складок, наслаиваясь на них. Засу приходится ходить по пещерам, заполненным сыпучей солью, и проходы эти с годами меняют направление, порой неожиданно. Бывало, Зас часами ползал по ним, словно червь, не в силах отыскать путь на землю или обратно. Выбираясь на свет, он едва мог дышать; ослепленный и обожженный, ангел только садился в тени соляного столба и ждал, пока зрение возвратится.
Соль жгла и душила, подобно воде в кратере антарктического вулкана, сквозь который проходишь на Небо. Поэтому все, что Зас проносил с собой в ад, ему приходилось укрывать. Сам он тоже оборачивался тканью: закрывал лицо шелком и «плыл», гребя крыльями, как воробей загребает пыль, купаясь в ней перед дождем. Путь в преисподнюю очистился только однажды, когда распяли Христа. То время Зас назвал Боронованием ада, и пещеры оставались чистыми двенадцать лет. Тогда ангел и начал обустраивать сад — стало легко носить воду.
— Пресной воды рядом с проходом нет, — сказал Зас, — но у меня в аду есть перегонный куб. — Затем добавил: — Один из твоих соглядатаев — женщина. Это она обмочилась. Кстати, она недавно зачала.
Собран начал прикидывать, кто это может быть: Селеста и Аньес сейчас под присмотром Леона отдыхают на минеральных водах; Аврора с мужем у постели умирающей тетки барона; если же Батист милуется с девушкой, то отчего делать это у холма, где сидит отец? И это точно не Антуан с Софи — Софи давно не рожает, да и не стала бы она подглядывать за Собраном.
— Я сейчас отвернусь от них, — сказал Собран, — дам шанс незаметно убраться отсюда до рассвета. Другого укрытия, кроме самих теней, у соглядатаев не будет. — Он взглянул на половинную луну, — Думаю, как они уйдут, сможешь встать.
— Они же видели меня, — возразил Зас, — Так зачем прятаться?
— Пока что они упорно разубеждают себя в том, что видели. Да и пусть их, пусть говорят обо мне и об этом, — Собран заговорил своим самым повелительным и не терпящим возражений тоном.
Зас замолчал на какое-то время, но Собран не смог разобрать выражения на его лице. Поднялся и подошел к ангелу.
— Думаю, ты можешь встать, расправить крылья и улететь, когда пожелаешь. Пусть убедятся в Том, что им ничего не привиделось. Остальное предоставь мне.
— Не хочу раскрываться.
Заметив блеск на щеках Заса, винодел спросил:
— Ты плакал?
— Разве я плачу? Вообще, хоть когда-нибудь?
Несмотря на подозрение, что подглядывает за ними именно Батист, Собран опустился на землю.
— С тех пор как я сошел с ума, я не различаю цветов. Единственное, что сохранило для меня яркость посреди серости, — это блеск влаги. Потому мне нравится смотреть, как идет дождь. — Он коснулся влажной щеки ангела.
Зас посмотрел в ответ на Собрана — хоть он и плакал, взгляд его был чист. Ангел сложил крылья и перекатился на спину. Он дышал мелко, неглубоко, грудь его часто вздымалась.
— Будь по-твоему, — сказал Зас.
Собран неожиданно даже для самого себя опустился на колени и взял ангела на руки. Старые мускулы затрепетали, но тут молодость вновь зажглась в старике — там, где первым делом соприкоснулся с ангельской плотью, в губах, затем в голове, а дальше — и во всем теле запылал огонь юности.
Собран постарался не упустить ни одного мгновения из того, что происходило, впитать и запомнить всю плотность, нежность ласкаемых губ, чистую и свежую, будто живица, влагу на губах — нестареющих, нечеловеческих губах, к которым он сейчас прижимался своими. Во второй раз в жизни он чуть не изошел семенем от одного только прикосновения, в том же месте — там, где его касался Батист Кальман, когда Собрану было только четырнадцать.
Руки ангела легли ему на лицо, сползли на шею. Собрана тоже целовали — и то был не тревожный поцелуй, не поцелуй скрещенных шпаг, но взаимного обуздания. Настоящее вдруг стало прошлым: Собран вспомнил Батиста, как от него пахло табаком и бренди, а еще жнивьем — как будто жнивьем, сухой соломой, проглядывающей сквозь ледяную корку и первый снег, что выпадал и оставался каждый год, напоминая виноделу о погибшем друге, заставляя тосковать по нему и хотеть видеть тот образ, слышать тот голос. Поцелуй ангела, будто волна, унес в прошлое, вернув затем на прежнее место. О эти уста, чья влага невинна, не знает следов пищи, вина, не знает даже касания голода!
Оба отстранились друг от друга одновременно. Собран лег рядом с ангелом щека к щеке и обнял его.
— Больше не целуй меня, — сказал Зас. — Мне не нравится то, что случилось с тобой.
— Ты мой, я тобою владею, — прошептал Собран.
Ему хватало просто держать ангела, и то — не из страха потери, а из нежности, которая быстро обернулась какой-то усталостью. Собран не разжимал объятий, чувствуя себя животным, чьи конечности онемели после многих часов борьбы со смертью в зыбучих песках.
— У тебя кровь идет носом, — заметил Зас.
Так и есть — Собран отодвинулся и увидел кровь на лице ангела. А еще — отражение бледной кожицы предрассветного неба в больших темных глазах.
— Они ушли, — сказал Зас. — Как только ты перестал смотреть на них, они поднялись и убежали. Сначала крадучись, затем во всю прыть. Я их больше не чувствую, но в доме кто-то не спит. Точно так я говорил, когда ты прятался от меня, Собран. Я стоял на холме и говорил себе: «В доме кто-то не спит».
Кровь на лице высохла. Ангел смотрелся так, будто лежал в лиственном перегное.
Собран понял, что переступил некую границу и оказался так далеко, как не мечтал зайти даже двенадцать лет назад, когда желал видеть в Засе любовника. Впервые он понял, что в опасности не он, а ангел. Следует быть осторожным. Ангел не обладал такой уж большой силой — Собран ошибочно принял за силу гибкость. Он сказал Засу:
