Однако я не догадывался, что именно Лансе от меня нужно. Я только начинал свой путь; что же я мог предложить, кроме своей неопытности и неосведомленности в тех материях, которые Рикардо исследовал до самых глубин? Я ничего не понимал.
А если мифическая рукопись попала к Лансе, мне предстояло вступить с ним в противоборство, став героем комикса, цель которого — вырвать «Книгу еврея Авраама» из рук Рикардо и вернуть ее (как я узнал впоследствии) в Музей изумрудной скрижали, частный центр иудейской культуры, основанный Николасом Фламелем в Амстердаме.
Глядя на меня маленькими беспокойными глазками, Рикардо сохранял самоуверенное выражение, чтобы показать, будто полностью владеет ситуацией. На самом же деле было видно: вещь, которой он владеет, так хрупка, что невозможно удержать ее без трепета и дрожи в руках.
— Послушай, Рамон, я буду с тобой откровенен. Недавно я приобрел совершенно необыкновенную книгу. Для начала скажу, что химера под названием «алхимия» завладела моим воображением еще много лет назад, когда я закончил университет и готовился стать дипломатом. Я был жаден до оккультных знаний и верил, что они могут оказаться истинными, но натолкнулся на стену непонимания, на невозможность двигаться дальше. Оказалось, что учителя либо не желают делиться познаниями, либо вся алхимия — шарлатанство и наставники намеренно пользуются темным языком, чтобы у нас, учеников, возникло ощущение, будто мы неспособны ничего понять. В общем, я был страшно разочарован. Я потратил деньги и время, но так ничего и не добился. Поначалу я по простоте душевной намеревался добраться до Великого делания и получить философский камень сухим путем,[58] однако вскоре понял, что на самом деле меня интересует не универсальное снадобье как таковое, а предпоследний этап его изготовления: золото. Я мечтал сотворить много желтого металла и зажить в роскоши и праздности. Вот почему я погрузился в глубины алхимии, мне нужны были полные знания.
Ты представить себе не можешь, сколько дней и ночей я провел бок о бок с кабальеро Адриао. Два года прожил в Синтре. Крутился во всевозможных тайных обществах — их там полно. Добрался аж до самого Лиона, чтобы раздобыть плавильный котел, а также прочие инструменты и вещества, необходимые для Великого делания. И я потратил на это две весны. Мы с Адриао поселились в одном из хуторков в горах, с наступлением темноты растягивали на проволочных крючьях гигантские льняные полотнища, чтобы те пропитались ночной росой, поутру снимали их и выжимали, таким образом добывая первоэлемент для наших опытов. Но всякий раз что-то шло не так. Мы даже добрались до серебра — помнишь, я показывал тебе в Лондоне? — но, к сожалению, так и не прошли весь путь до конца. Всегда не хватало какой-то малости. Мы расспрашивали местных мудрецов, копались в книгах, но результат всегда был тот же: ничего, абсолютно ничего. Ну, если не считать жалкого утешительного приза в виде серебра — он вручается неудачникам в награду за трудолюбие. На том все и заканчивается; карточный домик раз за разом рушится. Мы читали Фламеля и знали, что существует «Книга еврея Авраама» — впрочем, это могло оказаться очередным вымыслом или метафорой, обозначающей нечто совсем иное. Безнадежность и пустота привели меня на грань отчаяния, я решил отказаться от поисков раз и навсегда. Видя, что я готов все бросить, Адриао попытался провести меня в подземный город Бадагас, однако мне не удалось туда проникнуть — я поторопился с заключением, что ведущие туда двери фальшивые. Впрочем, Адриао до сих пор уверяет, что, когда я буду готов, я смогу в них пройти. В конечном итоге он так и не добыл своего золота, я тоже не обрел ничего, кроме разочарования и желания обо всем забыть. Но несколько дней назад все изменилось, когда я проезжал через Асторгу и мой приятель Адольфо Арес показал мне свою находку: книжицу в кожаном переплете с медными уголками, древнюю, как само человечество, написанную на древнееврейском языке. В этой рукописи в двадцать одну страницу содержатся все необходимые символы, идеи и ключи, и она точно соответствует описанию бесценной книги Фламеля.
— Рикардо, но как же книга очутилась в Асторге, если должна находиться в амстердамском музее? Ее что — выкрали?
— Не было никаких известий о краже. Больше того, эта книга — или некое ее подобие — до сих пор на своем месте в музее, под охраной все тех же систем безопасности. В надежности тамошних охранных мер сомневаться не приходится.
— Так, может, в твои руки попала совсем другая книга?
— Это подлинник.
— Откуда такая уверенность?
— Ее подлинность удостоверена маэстро Канчесом.
— Канчесом? Не может быть, его давно нет в живых! Он умер в четырнадцатом веке, и с тех пор утекло много воды.
Рикардо лишь иронически улыбнулся, и мне стало неловко. Я прочитал в его взгляде: «Наивный, ты ничего не смыслишь, ничего не понимаешь. Ты здесь лишний. Тебе не место среди нас, посвященных, приобщившихся к тайнам».
— Он жив.
— Рикардо, я читал одну книгу, нечто вроде мемуаров Фламеля: там сказано, что Канчес так и не добрался до Франции, когда они вместе с Фламелем уходили из Испании. Он умер от обострения давнего недуга.
— Перенелла тоже «умерла», хотя в действительности перебралась в Швейцарию, где позже встретилась со своим супругом. Да и самому Николасу сначала пришлось пережить собственные похороны, и только потом он оказался в Швейцарии. Канчес, с которым тебе предстоит познакомиться, стал настолько умудренным и одновременно настолько современным, что его возраст покажется тебе невероятным. Но уверяю: он один из тех необыкновенных людей — по крайней мере, что касается прожитых лет и накопленных знаний. С другой стороны, он сильно от них отличается. Мне кажется, Канчес с Фламелем не ладят. Видимо, в прошлом между ними что-то произошло, и теперь они превратились в заклятых врагов.
— Какой же я идеалист! Я полагал, что бессмертные люди — если таковые существуют — помышляют исключительно о благе человечества.
— Конечно, все обстоит по-другому, пока существуют Гитлеры, Буши, Наполеоны, Цезари, Филиппы Вторые, Людовики Четырнадцатые, Муссолини, Франко, Пиночеты и все, кто вертится вокруг их власти, незаметные, прячущиеся за спиной. Жажда власти — огромный соблазн, причина ужасных злодеяний. И, откровенно говоря, Рамон, я предпочитаю быть на стороне победителей.
— Но послушай, Рикардо! «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»[59]
— Я не Дориан Грей и, поверь, отличаю добро от зла. Человек — это мыслящее животное, а все идеи манихейства суть измышления запуганного и невежественного общества, которое ужасно боится боли, а еще больше — смерти. Людьми, всеми нами, движет стремление к выгоде. Ты хочешь взять на себя роль героя, но это не дает тебе права полагать, что одни поступают хорошо, а другие дурно. Идеи добра и зла сосуществуют в голове человека как бы в виде кучевого облака, на которое с разных сторон обрушиваются этические представления, — эти удары и направляют наше поведение. Именно они, бессмертные, управляют нами, чтобы сохранить свое бессмертие. Наш мир основан на условностях, и есть люди, которые движут этим миром ради собственной выгоды, ради того, чтобы мы никогда против них не восстали. Ты ведь помнишь про Зевса (впоследствии Юпитера), Венеру, Гермеса и им подобных? Вот каковы бессмертные, а тебя они пытаются превратить в нового Улисса или Геркулеса. Тебе не стать даже полубогом. Они использовали тебя, простодушный Рамон.
