чтобы помочь тебе сделать последний шаг. Ну же, смелей!
Макс не шевелился, едва дышал, едва видел и тонул. Тонул в страхе, ненависти и отчаянии, а девушка всё увещевала, и голос её был так притягателен и сладок. Макс вцепился в само звучание этого голоса, тембр и тон, в веру, за которой прятался страх былого. И прочувствовав всё это в себе, словно глотнул свежего воздуха.
— Я восхищён твоим умением так удивительно и прекрасно имитировать жизнь! — Выдохнул Макс.
— Что?! — Воскликнула брюнетка. — Как ты смеешь!
— Твои чувства такие живые, а твой голос, твой взгляд, они пробирают до самого сердца, пронизывают каждую мысль. Ты словно музыкант, где наши души это инструменты. И хоть мелодии твои веют мраком, я верю, ты способна на большее. Я бы с радостью принял участие в концерте жизни, который ты однажды, я уверен, подаришь этому миру. Я бы изобразил это на холсте. Эту грубую, каменную натуру, в которой начала раскрываться нежная, чувственная мякоть. Ты видишь меня насквозь, верно? Но точно так же и я вижу тебя. Ведь ты не умеешь смотреть односторонне, не закрываясь, не обмениваясь частью своей души, внутри которой тлеет боль. Теперь я ведаю даже твоё имя!
— Ты не знаешь меня! Не знаешь! — Её лицо исказилось злобой.
Она стиснула Максу шею и начала душить, распуская на его теле верёвки тёмных вен, вот только, их рисунок тут же исказился, обращаясь в цветы, птицы и пейзажи, чем угодно, но только не путами. Чёрные, мальчишеские глаза смотрели и видели Азалию, и она внутренне содрогнулась при виде самой себя.
— Я держусь света, Азалия, и твой мрак не имеет надо мной власти, ибо это твои тьма и боль, не мои. Ты не гасишь свет, а только распаляешь. — Макс взялся за руки, что его душили, и отцепил от шеи, но не выпустил из рук.
— Ты хотел познать мою боль? Так получай! — Зашипела Азалия.
И Макс ослеп. Он провалился и тонул глубоко во тьме. Вылетел за пределы собственного сознания. На самое дно. И тьма, что там ютилась, вдруг ожила, забурлила и вскипела. В ней открылись сто тысяч бьющихся сердец, окружённые сотнями оттенков чёрного, из которых ныне была соткана вся Бугульма. Но Макса привлекло лишь одно сердце. Он потянулся к его ауре и провалился в яркий сон.
* * *
Ноги волочились по земле, когда Дамир приоткрыл глаза и стал вертеть головой. Два мента, держа под руки, волокли его во внутренний двор полицейского участка. Впереди вприпрыжку шёл ещё один тип, но в гражданской одежде. Руки его были сложены за спину, он семенил и насвистывал, глядя в небо. Подойдя к крыльцу, он быстро поднялся по ступенькам, открыл серую дверь, покорно пригнулся и указал рукой.
— Прошу! — Мужчина улыбнулся.
Так улыбаются, когда хотят похвастаться шикарной виллой. Уже внутри весельчак потрепал Дамиру волосы, похлопал по плечу, взял на проходной связку ключей, перепрыгнул через баранку на блокпосте, а затем, улюлюкая и гремя ключами, помчался по коридору к решётчатым дверям, через которые Дамира уводили всё ниже и глубже в темноту и сырость подвальных помещений.
Наконец, они завернули в одну из комнат. Щёлкнул выключатель, и тусклый свет лампочки, висящей на пыльном проводе, осветил болотистые стены и одинокий квадрат стола посередине комнаты с двумя стульями. Полицейские вышли, а весельчак и Дамир сели напротив друг друга.
— Тебя зовут Риязов Дамир?
Кивок.
— Зачем я здесь?
— Ты ведь потерял маму и папу, государство не может остаться в стороне от этой трагедии. Мне нужны имена, даты, адреса и телефоны, и что там ещё обычно спрашивают? — Поинтересовался весельчак. Дамир сглотнул. — У тебя же есть брат близнец, правда? — Кивок. Весельчак усмехнулся. — Вас наверно часто путают в школе, но ты не думай, родственные связи очень важны. Кстати, а как вы познакомились с големом?
— Кем?
— Ну Дементием! Вашей зверушкой…
— Да, собственно, никак, случайно пересеклись в одной яме.
— Жалко этого парня… А много он успел разболтать? — Спросил весельчак. Дамир хмыкнул. — Да, язык у него просто каменный, но иногда он такая сорока! А хотя знаешь, расскажи лучше о себе и своём брате. Вы ладите? Живёте душа в душу, или каждое доброе утро начинается с мордобоя? — Весельчак усмехнулся. — Надо же, какой молчаливый и недоверчивый. — Он хлопнул Дамира по плечам. — Расслабься, пионер, и выдай что-нибудь по советскому бойкое! Всё-таки твой брат сейчас наблюдает, — весельчак указал пальцем вверх, вдруг пододвинулся и стал шептать, — я решил застримить наш диалог. Я, конечно, не Познер или какой-нибудь Дудь, но чувствую в себе журналистский потенциал. — Весельчак отодвинулся и рассмеялся. — Хей, хей, хей! Ты ведь и правда здесь, Максимка? Ну же, появись, появись, появись! Так и будешь молчать? Я просто обожаю это. Братское единство! Близнецовость! Взаимосвязь! Вдохновляет, аж трясёт. Но нет, он не явит себя, чтобы спасти своего любимого братца, потому что ты ему не нууужен… А вся твоя братская любовь, опека и забота для Максимки словно дешёвые, одноразовые салфетки, и это даже не зева плюс, а дюшманская туалетная бумага!
Дамир сжал кулаки и затрясся.
И сколько бы Макс к нему не рвался, не мог преодолеть невидимый барьер. Кричал, махал руками, но брат и ухом не повёл.
— Ты не нужен ни своему брату, ни родителям, тебе ведь это давно известно. И это знание сидит так глубоко. Скажи, каково это быть тенью?
В комнате будто потемнело, а вместе с этим темнел и Дамир.
Весельчак же стоял за его спиной и массировал плечи и шею.
— А теперь, Максимка, я вот что тебе скажу. У меня твои мамка, папка и братец, а у тебя ручная зверушка. Предлагаю обмен. Прямо как в детском саду. Ну, жду вас на чай с тортиком, с меня печеньки.
Весельчак щёлкнул пальцем, и вся выстроившаяся из мрака картина развеялась, остались лишь тёмные пары. Но теперь уже не так глубоко. Где-то на поверхности сознания. Главное суметь отыскать себя в этом тумане. Тело, у которого не осталось сил даже чтобы пошевелиться, вздохнуть или разогнать кровь одним только биением, оно вот-вот умрёт, а от души осталась лишь искра. Она парит сквозь слои мрака, сквозь души и сердца, что ненавидят и вожделеют в одно и то же время.
И вдруг, случайно, витая там и сям, Макс набрёл на существо из красной глины. Оно уже разложилось и расплавилось, и растекалось в своей агонии бесконечных попыток обрести утраченное знание.
— Дементий, твоё задание, ты вот-вот провалишь его! — Прошептал Макс,
