— А мне — нет, — ответил я, застыв на самом пороге. — Не бог, не царь и не герой: простая дворянская барышня из поместья, которое стояло на берегу вот этого самого пруда почти два века назад. Однажды поздней осенью ей на глаза попалось ровно то, что и тебе: выпуклость на гладком льду. Кажется, они с любимым братом на коньках по льду бегали, и она зацепилась носком. Едва не упала. Ну и — влюбилась в такого же, как ты, безмозглого дрова. А уж кто ей подсказал ритуал, не знаю. Мамушка, нянюшка, двоюродная тётка, которая страх как боялась, что иначе расцветёт кровосмесительная связь… На доброго ловца и зверь бежит.
— Теперь я понял, — Александр с неким трудом поднялся и подошёл ко мне. — На самом деле я эту рисковую девицу и любил. Которая в тебе, как в порубе, затаилась и не смела выйти на волю из своей безоконной и бездверной избушки. Ох, и напутали же мы! Как зайцы-беляки, напетляли. Ладно, не стану тебе навязываться — никогда больше. Доволен?
И почти вытолкнул из комнаты.
Весь световой день и почти всю ночь я сидел у себя в конуре, прислушиваясь к тому, что происходило по соседству. Но было тихо — слишком тихо. Лишь под утро — то, что на часах, а не на небе — раздалось некое поскрёбывание, звяканье, шелест ткани и потом как бы мышиная пробежка по холлу. Кто-то без надежды на успех дёргал ручку нашего общего апартамента, потом узрел приотворенную фрамугу и, похоже, воспользовался ею с ловкостью поистине обезьяньей.
Снова стало мертво и тихо. Тогда я выглянул. Окно таки было сломано, и прежде чем разобраться, я поднял и кое-как укрепил вывихнутую верхнюю часть. Лишь потом стукнул в дверь Санни и, не дождавшись отклика, стал на пороге.
То, что и ожидалось, — в чём-то хуже, в чём-то лучше. Ковёр по-прежнему усеян знаками соблазна, к ним прибавилась изрядная лужа с плавающими в ней студенистыми комками розоватого оттенка: вата или корпия? Владелец улёгся рядом, сжимая в руке полую иглу для вливаний длиной, как мне показалось, в добрый аршин. Лицо умиротворённое, как нередко бывает с передоза, тело усохло, вопреки моим чаяниям, совсем ненамного — такими они все, кстати, и уходят на ту сторону бытия.
Да, и зеркальный шкап с «фасонными прикидами» раскрыт наизнанку. В этом не было ровным счётом ничего криминального, поэтому я не стал затворять створку, как и вообще ничего трогать, помимо дверного косяка. Отступил в прихожую и вызвал по линии полисменов, а кстати — и коронёра с труповозкой.
Повозиться с ними пришлось изрядно, хотя дело было чистое: самая обыкновенная смерть, только что место последней инъекции было какое-то странное — да что взять с «наркаша» и «глюколова»!
Отделавшись от официальных персон и кстати сообщив на кафедру, что занятия со студентами переносятся на завтра, или послезавтра, или на после похорон моего сокамерника, я чуть прибрался, вышел из дому и неторопливо двинулся в сторону озера по стёжке непонятных следов — будто птица истыкала накатанный снег острым клювом. Из-за туч проявлялось, восходило солнце, и весени стояли в полной красе — чернь, филигрань, серебро и розы. Почва звенела под ногами, тихий рокот ударял в самое сердце планеты и возвращался обратно всеми своими трелями, фиоритурами и переливами.
«А ведь скоро весна, — подумал я, — Земля отошла от спячки и стала куда как отзывчива. Совсем скоро и здешние корифеи породят новое племя от старого, дряхлого корня. Обновится и он».
И ещё я думал:
«Наступи весна сию минуту — ко мне явились бы иные слова и иные мысли. И если бы произошедшее осенью явилось бы перед нами обоими вот прямо теперь… да не явилось бы и не произошло никаким чудом. Когда ещё Уилл Шекспир говорил, что зиме приличествуют страшные сказки. И — что поделаешь — наша с Санни грустная сказка вполне в духе осени».
Но сказка далеко не подошла к концу. Я понял это почти сразу, едва пересёк незримую грань.
Девушку я заметил издалека: стояла и смотрелась в зерцало вод. Лёд был завидно крепок, но уже подёрнулся скользкой плёнкой влаги, от закраины пруда повевало гнилью и приятной терпкостью. Ярко-синее пальто-редингот мужского покроя, туго перехваченное по талии, прямо-таки светилось на весь парк. С прической тоже было в порядке: торчащие в стороны золотисто-рыжие вихры, уложить их так специально — ещё постараться надо. Иной стилист-визажист добрых два часа над этим корпит и ещё тратит фунт наилучшей помады-фиксатуара.
Нестерпимо голубые глаза уставились на меня из-под тёмных, крутой дугою, бровей. Казалось, до сих пор они не видели вот так, на расстоянии вытянутой руки, ни одного смертного.
Я отменно умею выражаться на современный лад — если совсем немного послежу за собой. Но тут отвесил нарочитый полупоклон и произнёс витиевато и напыщенно:
— Любезная сударыня моя Александра! Будет ли дозволено верному слуге и кавалеру проводить ваць-панну домой — или туда, куда их милости будет угодно?
Нет, завтра же добуду Сандре пару детских башмачков поизящнее и чтоб не на шпильке — на низком каблуке. Самые маленькие туфли из запаса Санни ей велики до того, что ходить почти невозможно, — а что скажут про меня, чудака, если всю жизнь буду её на руках носить?
© Copyright Мудрая Татьяна Алексеевна ( [email protected]), 28/12/2013.
