У Алодариэля Сапсана мелькнула было мысль предложить сотоварищам оставить кого-то на страже в трактире, ибо с нынешней бестии сталось бы выманить магов в лес, заложить круг, да и наведаться в селище за их спиной — но он промолчал. И без того люди с интересом поглядывали, где это соратника носило среди ночи, хорошо хоть, в слух пока не спрашивали.
Так что пусть ее, решил Сапсан. Заявится — так заявится. Больших бед не наделает, а за малые с нее ее собственная подруга обе шкуры спустит, и волчью, и человечью…
К счастью, дурные предчувствия Сапсана не оправдались. При том, счастью для снежного волка — потому как, собрав в Седом Лесу четыре рукавицы, от души пожеванные, исслюнявленные и прихваченные морозом, бережно уложенные на силовые линии заклинания на расстоянии полуверсты друг от друга, лютой смерти Нежане желал даже Γорд.
В Лесовики маги воротились ближе к полудню.
ГЛАВА 16
Горела свеча, плясал рыжий язычок огня, вился вверх тонкий дымок.
Сидел, ссутулившись, за просторным дубовым столом крепкий, здоровый мужчина. Широкие плечи опущены, бессильно лежат на столешнице сильные руки…
После памятного утра, когда боевые маги воротили себе свое ценное, хоть и изрядно обтрепанное имущество, числом две пары, минуло уж два дня. Нынешнюю ночь охотники встретили в Ручьях, и местный староста, принявший беспокойных гостей на постой, выделил им одну на всех горницу. Здесь об прошлом годе летом завелась какая-то тварь, пожравшая двоих деток, убежавших гулять в овраги. Тогда погань отпугнули недружелюбные мужики с огнем и дубьем, а вот ныне охотники углядели на снегу у тех самых оврагов следы. И уж больно они схожи были с теми, летними. Ждать селяне не стали, мигом кликнули так удачно случившихся в Лесовиках охотников. И правильно сделали — прочесав овраги за селищем частым бреднем, охотники подняли гуля-падальщика с лежки, да тут же и изничтожили.
Слав выступил из сумрака и подсел за стол к Γорду. Остальные охотники разбрелись по своим лежанкам, отдыхать после тяжелого дня, набираться сил. Хозяин с чадами и домочадцами тоже ушли на покой. И только двоим нынче не спится — самому старшему и самому молодому.
— Вепрь! — тихо позвал Горда Слав, — Скажи мне, чего мы ждем? Что ищем? Объясни, я не понимаю.
Горд, следивший за дымной нитью, тающей в локте над свечой, вздохнул, перевел взгляд на взъерошенного соратника.
— Раньше мы искали нежить, чтобы изничтожить ее и спасти от лютой твари местных. Но ты ведь не собираешься ее убивать, верно? Нежана — твоя женщина, и ты не причинишь ей вред. Хоть она и оказалась снежным волком, верно? Нет, я не говорю, что ее след непременно убить, — тоскливо обронил мальчишка, — Не так уж и много от нее вреда, а местные, и вовсе, считают, что лучше одна снежная стая под боком, чем несколько обычных, серых, да еще и иной нежити выводок в придачу. Но… Я не понимаю, что мы здесь делаем? Почему не возвращаемся во Власту?
Слав навалился грудью на гладко струганные дубовые доски, заглянул тревожно в глаза своему старшому. И Горд без слов прочел все то, что хочет и не может высказать словами его друг. То, отчего мечется в груди его ретивое.
— Вернемся, Слав. Обязательно вернемся. И ребят воротим, непременно.
— Я не плачусь и не ною, Горд. Я не первый день боевой маг, и знаю, что иногда надо отступить от правил, чтобы поступить по совести. Я не осуждаю тебя за то, что отпустил волчицу, когда мог взять — на твоем месте сам поступил бы так же. Я просто не понимаю. Почему мы ничего не делаем, но и не уезжаем. Объясни, старший?
— Мы ждем, Слав. Просто ждем.
— Чего? — пригнувшись к самому столу, навалившись на него грудью, шепотом взвыл Слав Теренский.
Глава отряда магов-охотников, что приехали зачистить окраину Седого Леса от стаи снежных волков, пожал могутными плечами:
— Нежана не рассказала мне кое-что важное в прошлый раз. Не успела. Дождемся, как она снова сумеет оборотиться в человека, и послушаем. Тогда и решать станем.
— Что послушаем? — растерялся Теренский.
— Слав, она не просто случайно набрела на разгромленный обоз. Она видела, как их убивали. Я бы попробовал ее в зверином теле расспросить, но не рискну. Дурная. — и, поглядев на Слава по-над неверным огоньком, приговорил, — Надо ждать.
— Видела — и сразу не сказала?
Вепрь вновь пожал плечами:
— Кто мы для нее, Слав? Чужаки. Да что там — для нее. Для всех местных. Мы пришли и ушли, да хорошо бы, побыстрее. Она о себе думала. Свою тайну сохраняла — до наших ей дела не было.
— Но теперь-то все переменилось? Она расскажет? — тревожно уточнил самый неопытный из охотников.
— Да, — чуть грустно улыбнулся Вепрь своему сотоварищу. — Теперь тайну беречь не надо. Она расскажет
Слав кивнул. Теперь, когда будущее прояснилось, а поведение человека, которому он верил поболее, чем себе, снова стало разумным и понятным, ему стало легче.
— А потом что? — этот вопрос он задал уже спокойно, деловито. Не было уже в нем слышно грызущей сердце тоски.
— А потом — видно станет. Я так думаю, к эльфам наведаемся. Но это еще поглядим. Сначала нужно послушать, что точно Нежана видела.
Слав понятливо кивнул, и поднялся, поблагодарил:
— Спасибо, старшой. Пойду я, пожалуй. Да и ты бы шел — спать давно пора. А завтра опять от селища к селищу по заснеженному пути трястись…
Неспокойно мне было ныне. Тревожно, маетно.
Грызло меня беспокойство изнутри, хлестало по хребту извне. И от того беспокойства не находила я себе места. Металась. Взрыкивала в лесную пустоту.
Что-то назревало. Близилось.
Мне нужно было перевидаться с Колдуном, рассказать ему все. Давно надо было, да я все сторожилась. Береглась.
Добереглась.
Позови бурю, Колдун. Ты же можешь, я знаю.
Пусть, пусть хлещет метель серебряными хлыстами, пусть мечется, колотится в ставни, впивается в живое ледяными когтями, пусть пробирает насквозь неживое!
Но потом, когда буря стихнет, мне достанет сил совладать с проклятьем.
Оно нынче захлестнуло горло тугой петлей. Не протолкнуть через волчье горло ни слова. Один только вой летит в небо. И я вою, вою — от злости, от бессилия.
Я знала, ведала — если не побояться с проклятием схлестнуться, можно с ним совладать. Не во всем, но в малом — посильно то мне. И помалу, по шажочку, оттирала я у проклятия волю. Ныне куда больше свободы взяла, чем ранее. Ведь первые годы я вовсе беспамятная была — ныне же при мне что разум, что память. И коли рвануться, поднажать как следует— можно урвать у проклятья ещё пядь воли. И я рвалась. Но тугие тетивы зло впивались в душу, в самую сущность, не желая поддаваться. И я отступалась. Чтобы после попробовать вновь — и вновь отступиться.
Нет, разогналась я что-то нынче. Больно часто захотела в людской мир человеком выходить, вот и поистратилась изрядно. И ныне мне нужна была метель, злая, свирепая, разливающая вокруг вдосталь силы.
Позови бурю, Колдун! Я знаю, ты можешь, тебе по силам!
Я и сама пыталась скликать ее, белохвостую. Тогда, в тот единый раз, когда у меня вышло, все само собой свершилось, на одной лишь ярости.
Ярости во мне и ныне было с избытком — вот только, воздух не отзывался, не бежали за мной серебряные змеи запутавшихся в ветре снежинок, но мертвым мертвые лежали по сугробам.
Позови же бурю, Колдун, позови, ну!
Изнемогая разом от тревоги и бешенства, призвала я стаю, и снежные волки пришли. И я подняла их в бег, и пластались белесые тени, не живые и не мертвые, сквозь дневной свет и ночную мглу. Пусть время стае — метель, но я — средоточие ее силы. И пока лежит в Лесу снег, не выйти снежным волкам из-под моей власти, не опрокинуть моей воли.
Бег, пожирающий белые версты, унял мою лють, утешил ярость, и когда Стая, отпущенная мною, воротилась, откуда пришла, разум остался со мной. Но тревога все едино грызла, драла когтями нутро. И я, плюнув на осторожность с вежеством, вознамерилась наведаться в Лесовики.
