Залегла в сугробе под остроконечными бревнами тына, и весь остаток ночи до утра смирнехонько лежала. И когда Колдун вышел с утрева, тело, со сна расслабленное, размять, ни ухом не повела, ни иным ничем себе не выдала. Злость во мне хоть и убавилась, а все же оставалось ее изрядно, и выхода она требовала не шутя.
И когда Колдун, в одной только полотняной рубахе воздух мечом кромсавший, к сугробу моему подзаборному близенько подошел, взвилась вверх.
Прыгнула на Колдуна взъяренной тварью, клыкастой нежитью.
Огненный шар в меня он метнул первее, чем узнал. А я не стала уворачиваться или пропускать его порошей, как ранее бывало — поймала огонь пастью, мотнула башкой, как иные псы, когда тряпку хозяйскую треплют, и огненные брызги дождем по сторонам брызнули.
Призови бурю, Колдун, а не то хуже будет! Призови!
Рык захлебнулся в горле.
Вздыбив шерсть на загривке, склонившись к земле оскаленной пастью, я шла на Горда Вепря той походкой, что знающему люду без слов выдает готовность зверя ко броску в любо й миг.
— Ну, и что случилось? — голос Колдуна, чуток удивленный, но все едино спокойный, взъярил меня не хуже копья под ребро.
Призови бурю, Колдун!
— Я тебя не понимаю.
Не слово, но рык растекся по снегу густым вязким медом. Выглянул из дверей эльф — и разом назад отступил. Выскочил на крыльцо растрепанный Мальчишка, вышел и подпер балясины крыльца спиной Серый. Спуститься ни один из них не поторопился.
Я, захлебываясь от злости, от своей неудобной немоты, от неотпускающей тревоги, рычала на тяжелого, обманчиво неповоротливого мужчину посреди заснеженного трактирного двора. Рычала требуя, чтобы он в единый миг все исправил.
Призови бурю, призови ее, Колдун!
Он вздохнул, и опустил руку с клинком:
— Иди сюда, — раскрыл призывающе объятия.
Я взвыла от досады, рявкнула, рассыпалась снежной мутью, снег взвился до небес беспросветной круговертью, собралась снова, рывком налетела на крыльцо, с резных перил, тихо хрупнувших под тяжкой тушей, взвилась на крышу. Зло, мстительно, гребнула задними лапами, и от самого конька посунулось вниз, на расчищенный и утоптанный двор, снежное одеяло.
Вот вам всем!
Коли слов не понимаете — так и откапывайтесь теперь!
Соскочила с крыши, переметнулась через забор, и вальяжно, напоказ неспешной трусцой в сторону Леса порысила.
Чутким, настороженным ухом уловив, как дядька Ждан с укором выговаривает кому-то:
— Не было, господин маг, такого уговора, чтобы работу на дом к нам брать. А коли так, то крыльцо починить придется, коли ваша работа его разваляла…
Я злорадно ухмылялась.
Не знаю, что там порешили промеж собой трактирщик и маг, а мне, без сомнений, полегчало.
Снег скрипел в лад шагам. Еловые лапы цеплялись за тулуп, щедро сыпали за шиворот белое крошево. Ярина-лекарка Седого Леса не боялась, но относилась с почтением и уважительной осторожностью, ибо получше многих ведала, сколь крут старый лес норовом.
Потому в чащу заходить и не стала. Минула опушку, ещё чуток до прошла, и остановилась. С тропы сходить не стала — не зачем. Огляделась, щурясь на ранние зимние сумерки и прижимая к груди лукошко, бережно укутанное от мороза, да негромко позвала:
— Нежа! Нежана, Нежана…
Замерла, прислушиваясь, и снова позвала:
— Нежа, Нежа! — и беззвучно охнула, когда ближний сугроб потянулся вверх и встал на четыре лапы.
Он недовольно глядел исподлобья. Снежинки, пляшущие вокруг снежной шкуры, были не видны в вечерних тенях, но Ярина все равно знала, что они там. Снежный волк опустил лобастую голову — «Чего тебе?»
— Здрава будь. Ты чего утром приходила, чего буянила?
Волк беззвучно дернул ушами — «Не твое дело!»
Ярина вздохнула:
— Я тебе угощение принесла, — опустила лекарка на снег свою ношу.
Развернула платок и поднялась, оставив лежать у ног половинную ковригу утрешнего хлеба, согретого соседством с горячим горшком, полным пшеничной кашей с медом да молоком. Отступила по давней привычке, и смотрела, как дрогнул, ловя запахи съестного, белесый нос, как уши снова дернулись, и теперь стояли торчком, а вся волчья морда приняла крайне заинтересованное положение.
Долго ломаться подруженька не стала — миг один минул, а хлеба на платке уже будто и не лежало, а длинная морда нырнула в горшок, деловито и ловко прибирая из него съестное.
Снег скрипел в лад шагам. Я торопливо пробежала от забора к крыльцу трактира, навалилась плечом. Трактирная дверь оказалась заперта изнутри на засов — чтобы ветром не распахивало, не выдувало живое тепло. Тихо ругнулась, и сама себя не услышала — ветер буйствовал не шутя, трепал-спутывал волосы, хлестал ими по плечам, грозя обратить в единый спутанный колтун.
Я пришла, едва лишь ослабила свою петлю на моей глотке метель, что властвовала в Седом Лесу почитай, сутки.
Не зря, все же, старая бабка Маланья из всех наспевших в округе девчонок себе в ученицы и преемницы мою подругу выбрала. Сумела-таки Яринка понять то, чего не умели понять столичные маги. Уж не ведаю, каким чутьем поняла она, что мне потребно — но ведь сумела же!
Сумела — и поведала о том Колдуну. Буря навалилась той же ночью. И до того лютая, что и по сей миг ветер, неугомонный, все никак уняться не мог. А в лесу изрядно прибавилось бурелома.
Я озадачено потерла пяткой щиколотку. Ну, и что мне теперь делать? В запертую дверь колотить? Требовать, чтобы впустили?
Невместно мне то как-то. Все ж, нежить. Это в Седом Лесу я зимой за хозяйку, а здесь да сейчас — не мое время, да и место не мое.
Плюнув мысленно на негостеприимных магов, которые и догадаться могли бы, что явлюсь, лишь только метели срок выйдет, развернулась, и, перекинувшись метельной порошей, направилась на подворье к Яринке.
Уж та точно ждет. И баню, верно, истопила…
Повторно перекинулась уже под дверьми лекаркиной бани. Откинула крюк, и проскользнула в предбанник, а из него — в само раскаленное нутро бани, пропахшее травами и целебными снадобьями.
Так и есть — на полке лежали загодя наготовленные гребень, полотенец с рубахой, а рядом — бережно завернутые в рушник ломоть хлеба с сыром.
Я, известное дело, не боюсь ни холода, ни голода.
Просто душу греет, когда тебя кто-то ждет.
Дверь в предбаннике скрипнула, отворяясь, и я обернулась навстречь Яринке.
Γорд вепрь шагнул внутрь, как был, в сапогах, и не успела я покривить недовольно губы, пеняя ему на эдакое скотство, как он сызнова шагнул вперед и сгреб меня в охапку, запутавшись пальцами в изрядно пожеванные ветром волосы.
И взаправду, что ли, ждет…
В избу я прошла, ступая за Колдуном, след в след. Он мне на плечи кожух свой накинул. Я, было, фыркнула — пошто?! Но после смирилась. Да и то, мало радости, в одной исподней рубахе перед чужими глазами красоваться. Внутри уже проскользнула в темный закут — и не ошиблась. Там и впрямь ждала меня моя собственная одежа. Я осторожно погладила пальцами вышитый моею рукой немудрящий узор. Везучая я, все же. Много ли кто может похвастаться такой дружбой? Оделась быстро, да и вышла к людям. Тяни, не тяни, а это дело меня не минует. Рассказывать все едино придется.
Села к теплой печи под бок, где уже сидела как-то под взглядами настороженных магов. Поджала под себя босые ноги. Вздохнула.
— Они вышли на меня случайно, — начала своя рассказ я. — Ныне я думаю, что не сами они — Седой Лес их к той поляне вывел. А тогда…
Я пожала плечом — думай, не думай, а жизнь уже сплелась нитью, как сплелась, и нить та в полотно иных нитей легла. Минулое — минуло.
— Тогда я ни об чем не думала, не способная была. Только глазами хлопать и могла, когда меня в Седой Лес выкинуло, — я с великим тщанием выговаривала слова языком, отвыкшим от человеческой речи. — Добрый он был, Ростислав Кунь. Очень добрый. Другой бы мимо прошел, что ему за дело, коли загнется в лесу от холода и голода чужая, странная девка? А этот подобрал. Отряд остановил.
