и была рада, что кто-то проверяет эту возможность.
Она всегда брала с собой Джета для компании, поэтому меня никто не мог предупредить заранее об опасностях. Каждый раз, подходя к дому, я искала предзнаменования, странные сочетания облаков, тринадцать сорОк, лягушек размером с антилоп и всякое такое прочее. Иногда я была уверена, что чувствую что-то, или меня посещало жуткое необъяснимое предчувствие, но никого не удивит, если я скажу, что полностью ошибалась.
Это было неважно. Каждый раз мое сердце бешено билось от малейшего намека на чье-то присутствие. Обычно это был мотылек, бьющийся об окно. Или мыши. Или вообще ничего.
Как только я приходила туда, я пыталась расставить вещи на свои места.
Я передвигала мебель. Подметала ковры. Мыла посуду холодной водой и кусками мыла. Отдирала грязь от стен.
Иногда я просто сидела в комнате, которую Эдмунд делил с Айзеком, надеясь, что что-то произойдет.
Иногда я надевала его одежду и ходила по дому, что-то ища, но сама не знала, что именно.
Я боялась саму себя. Я стала призраком, которых боялась Пайпер.
Однажды мы пошли к дому вместе, потому что Пайпер хотела принять ванну. Не было никакого смысла притворяться, что у меня было дурное предчувствие, когда Пайпер была поблизости. Если бы что-то решило себя проявить, это уж точно было бы не для меня.
Как обычно нам пришлось поднимать ведра. Ванна была холодной, но, по крайней мере, мы мылись в ванне. Затем мы немного посидели в саду, обменивая прочитанные книги на непрочитанные. Полагаю, когда мы делали что-то другое, это походило на фильм из старых довоенных дней.
Некоторое время нас окружала полная тишина. Пайпер тихонько напевала себе под нос. Кузнечики стрекотали на яблоне. Я перелистывала страницы книги.
И тут зазвонил телефон.
Этот звук был настолько незнакомым, что мы забыли, что нужно делать.
Долгое время мы сидели, не двигаясь.
Пайпер была в ужасе. Ее глаза широко раскрыты.
Но никогда в жизни я не оставляла телефонный звонок без ответа. И не собиралась начинать сейчас.
Я подняла трубку к уху, но ничего не сказала.
— Алло? — произнес голос, и некоторое время я не могла понять, кто это.
— Алло? — повторил он, а затем с мольбой в голосе. — Неважно, кто вы, пожалуйста, скажите что-нибудь.
И тут я узнала голос.
— Алло, — сказала я. — Это Дейзи.
Часть 1
Глава 1
В конечном итоге я оказалась в больнице, где они держали меня долгие месяцы после моего возвращения в Нью-Йорк. Там я сидела, уставившись на стены в полной тишине, очерствевшая от гнева и горя. Мое желание есть смущало и раздражало рабочий персонал, ставя в тупик все их попытки, понять, что я там делала. Многие месяцы они не находили объяснения моему пребыванию там. Но я не собиралась помогать им решить их проблему.
В конце концов, они были вынуждены отпустить меня, так и не сумев диагностировать очевидное.
Но что же, надеюсь, они наконец-то стали обращать внимание.
Я была в больнице, потому что так было удобно. Это был единственный способ вывезти меня из Англии. Я не собиралась голодать, убивать, резать, отбирать, наносить увечья или наказывать себя.
Конечно же, я умирала, но мы все умираем. Каждый день в идеальной последовательности я умирала от потери.
Единственный лечением моего состояния тогда, как и сейчас, стало то, что я отказывалась отпускать свою любовь. Я все записывала, сперва в хаотичном порядке — предложение тут, несколько слов там — это все, на что я была тогда способна. Позднее я стала писать больше, мое горе приутихло с каждым написанным абзацем, но не ушло.
Когда я вижу свои записи, я не могу их читать. Счастье — самое худшее чувство. Иногда я не могу заставить себя вспомнить. Но не упущу из вида ни одно событие прошлого. Все, что осталось от моей жизни, зависит от событий шестилетней давности.
В моей голове, в моих конечностях, в моих снах это все еще происходит.
Глава 2
Именно столько понадобилось времени, чтобы война закончилась.
Я собиралась сказать Навсегда, но не хочу испытывать судьбу.
Сама оккупация длилась только девять месяцев. К Рождеству этого первого года она закончилась. К тому времени я вернулась в Нью-Йорк, не потому что я хотела, а потому что меня отчасти выволокли, отчасти депортировали из страны. Решающим фактором стал шантаж. И если в первых двух случаях я могла сопротивляться, для последнего у меня просто не осталось сил.
Самым худшим за все эти годы стала не больница или одиночество, или война, или даже разлука с Эдмундом.
