Это было незнание.
Сейчас модно говорить о том, как можно прожить всю жизнь за несколько лет, особенно когда люди в конце умирают, что они, несомненно, и делают. Но для меня все было наоборот. Когда я уехала из Англии, я находилась в подвешенном состоянии. Все это время я ждала возвращения домой.
Вы думаете, я преувеличиваю, что мне следует уточнить смысл своего заявления: да, я ждала, но я также устроилась на работу, читала книги, проводила дни в бомбоубежищах, заполняла талоны на питание, писала письма, оставалась живой.
Но, правда, в том, что ничто не отвлекало меня от ожидания.
Просто. Проводила. Время.
Сперва, конечно же, я воссоединилась со своей семьей. Я встретила свою полу-сестру. На самом деле, меньше, чем полу. Одну восьмую. Одну пятидесятую.
Они назвали ее Леонора. Нос картошкой, Драгоценная и Совершенно Нормальная — именно эти слова Давина использовала двести или триста раз за день на протяжении пяти лет.
Я знаю точно, как происходит общение с моим отцом.
— Слава небесам, с Леонорой нет никаких проблем, иначе деньги были бы выброшены на ветер, — (многозначительный кивок). А мой отец, чувствуя себя неуютно, ответит:
— Конечно, дорогая, — и молча постучит костяшками по изголовью, сделанному по заказу из канадской березы, на удачу.
В ее возрасте я тоже была драгоценной.
Ради отца я любезничала с Леонорой. Ей было все равно. Она принимала восхищение.
Что же, лучше для нее. Так намного проще.
Я покинула лоно семьи через несколько дней после моей выписки из больницы. Большинство школ закрыли. Было тяжело видеть смысл в образовании посреди всех этих смертей и разрушения. Поэтому я переехала в заброшенное офисное здание, бывшее когда-то людным местом. Никто не хотел больше жить в том здании, но мне оно нравилось. Небо было больше, и, за исключением редких выстрелов, там было тихо.
За углом находилась Общественная Библиотека Нью-Йорка, Главное Здание, на углу Сорок второй и Пятой. Я предположила, что они отчаянно нуждаются в рабочей силе. Во время собеседования они спросили меня, как я отношусь к угрозам взрыва и снайперам, и были впечатлены моей смелости (или тем, что они приняли за нее). Я единственная подала заявление на эту работу, и, думаю, поэтому они не стали интересоваться моим предыдущим рабочим стажем. Дежурный в дурдоме.
День за днем я исполняла свои обязанности, которых практически и не существовало. Там было тихо, просторно и пусто. В некоторые дни к нам заходили только наши постоянные посетители: маленькая группа старомодных фанатов первоисточников и Интеллектуальные искатели. Все остальные оставались дома и пользовались Интернетом, меньше волнуясь о качестве информации, чем о смертниках. Почти все привыкли жить без такой роскоши, как библиотечные книги.
Всего лишь несколько месяцев назад, наконец-то, наступило затишье в тысячах войн по всей планете. Или это была одна война? Я забыла.
Думаю, все забыли.
Через несколько дней границы между США и Англией были снова открыты для всех людей. Пришло письмо от Пайпер. Долгое время я не могла заставить себя прочитать его.
На этот раз пригодилось влияние моего отца. Он пытался загладить свою вину, что я оценила.
Я стала одной из первых, кому разрешили вернуться.
Вы будете смеяться над сложностями моего путешествия. От начала до конца, поездка заняла почти неделю. Конечно, я путешествовала не все это время. Было много ожидания, но я к этому уже привыкла.
Когда мой самолет, наконец-то, приземлился, я полуожидала, полумолила, чтобы каким-то образом произошло чудо, и Эдмунд появился в аэропорту, как и в прошлый раз, с сигаретой и взъерошенными волосами. Но как такое было возможно?
Тем не менее, я была разочарована.
Таможенные процедуры усложнились, поэтому я ждала вместе с взволнованной толпой людей — несколько американцев, но большей частью британцев, застрявших на другой стороне Атлантического океана, когда границу по всему миру закрылись.
Наше право на пребывание в Англии было дважды или трижды подтверждено кучей бумаг, сканированием отпечатков пальцев в добавление к новым паспортам, выданных нам.
Все офицеры в аэропорту были вооружены. Но сквозь мрачное выражение их лиц просачивалась искорка воодушевления. Практически мы были туристами, первыми за многие годы. Для них мы символизировали окончание долгой, суровой зимы. Как нарциссы. Они встречали нас с едва скрытым облегчением.
Мы вышли из здания аэропорта. Знакомый запах того дождливого апрельского дня повлиял на меня с такой силой, что я почувствовала головокружение. Мне пришлось поставить сумку на землю и подождать, пока чары развеются.
Здание аэропорта сильно изменилось с моего последнего визита; можжевельник, плющ и огромный на вид древний чертополох облепили его со всех сторон. Как Айзек и предсказывал, природа счастливо существовала вдали от цивилизации. Я бы не удивилась, увидев оленей и кабанов на взлетной полосе.
За исключением пары армейских джипов, парковка была пустой. Владельцы джипов вырубили себе площадку в густых зарослях, покрывающих все вокруг, но даже эта площадка выглядела временной. У меня сложилось ощущение, как будто мы приземлились в дикой местности. Я радовалась, что не узнала о состоянии посадочных полос заранее.
В моем паспорте солдаты поставили штамп «СЕМЬЯ» жирными черными заглавными буквами. Я проверила его еще раз для перестраховки. Я знала, каким жестоким может быть мир.
— Я иду, — повторяла я про себя всему, что оставила позади, и отправилась к единственному потрепанному автобусу, который должен был доставить меня домой.
