— Черт с тобой, — прорычал, выезжая на дорогу.
— Он нам тоже не помешает, — заметил друг.
68
* * *
Стоило волку замедлится и остановится, я рухнула с его спины в траву. Тело ломило, перед глазами все плыло, а желудок содрогался в чудовищных спазмах. Здесь, в тени высоких деревьев казалось, что наступил глубокий вечер.
— Поднимайся, — дернули меня за руку. Голова мотнулась, и я попыталась подчинитсья, но ноги отказались держать.
— Не трогай, — вдруг рявкнул кто-то, и я снова полетела в траву. — Она жива вообще?
За весь день я не услышала от этих животных и двух связных слов, а тут вдруг такая хорошо поставленная речь. Но речи о том, чтобы поднять голову и навести на чем-то резкость, не было.
— Жива, — прошипел знакомый голос. Его я слышала сегодня часто.
Меня вдруг подхватили на руки, да так резво, что в груди сперло. Я вскрикнула и схватилась за чужое плечо, разлепив глаза:
— Мне плохо.
На меня смотрел такой же тип, только, казалось, интеллекта в его взгляде в разы больше, чем мне довелось замечать у волков прежде. Глубоко посаженные глаза смотрели по-звериному, слишком внимательно, а когда он повел носом и поморщился, будто унюхал какую-то дикую вонь, лицо показалось слишком подвижным, будто нос жил своей жизнью.
— Воняет медведем. Вся! — Я уже думала, он меня сейчас уронит обратно, но он шагнул со мной куда-то, а я больше не нашла в себе сил смотреть и держать голову, скатившись к его плечу. Он дергал им периодически, стряхивая меня, но я раз за разом падала на него обратно.
Вокруг слышалось все больше других голосов. По большей части мужских, но были и женские. Я даже с удивлением разбирала знакомые слова: «Бледная», «немочь», «доходяга», «страшная какая». А потом стало темно, и меня относительно бережно уложили на что-то мягкое.
— Сит…
Я уткнулась носом в подстилку и скрутилась калачиком.
— Принеси ей чаю. Утрясли ее совсем…
— Сит, она принадлежит медведю.
— Ну и что?
— Это тот самый…
— Что?!
— Тот.
— Это — его женщина?! Да вы тут все…
На этом Сит, кажется, вытолкнул второго за пределы этого места, а я застонала и открыла глаза. Все казалось каким-то кошмаром. Помещение походило на шалаш, из узкой полоски между пологом и стенкой сочился слабый свет, едва разгоняющий тьму. Пахло здесь так себе. И это я то после Медведя… воняю? Черт, о чем я думаю? А они, кажется, знают Сезара… Интересно, это облегчит мою участь или наоборот, усугубит?
Не знаю, сколько я так провалялась, восстанавливая дыхание и связь с изможденным телом, когда внутрь проскользнула полуголая женщина, и пространство наполнилось травяным запахом. Она села рядом и жестко скомандовала:
— Садись.
Я кое-как повиновалась, и тут же была вознаграждена чашкой в руках.
— Пей.
— Горячее, — прохрипела, но та неожиданно вскинула руку и зарядил мне по лицу так, что чашка выпала из рук, ошпарив ноги и руки. Я рухнула в подстилку, а сверху послышались проклятья:
— Ты и твой отец за все заплатить! Кровью будешь платить, тебе ясно?!
— Харга! — послышалось от входа. — А ну вон пошла! Не трогать ее!
Кажется, снова Сит. Я пыталась оттянуть мокрую ткань штанов, чтобы не жгла кожу, а он подскочил ко мне, ругаясь все ярче, мешая знакомый язык с незнакомым. Мне казалось, что дни, проведенные в родном доме, были чистым адом? Далеко нет. Меня все больше колотило внутри от ожидания своей участи.
— Сюда иди…
Я вздрогнула, поднимая глаза на мужчину. Только сейчас рассмотрела, что он был в джинсах в отличие от других дикарей. И кожа его была не столь бледной. Вероятно — результат тех самых отношений, при мысли о которых начинало мутить снова.
— Чай.
Он протягивал мне кружку. Я поползла к нему на четвереньках, не гнушаясь выражать покорность, и протянула руку, глядя в его глаза. Человеческие…
— Пей.
Губы обожгло, но я попыталась исполнить его приказ как можно быстрее, дуя на кипяток и заливаясь слезами. Обожженная кожа начинала невыносимо гореть.
— Сит, поговорить, — послышалось от входа, но я не поднимала глаз, продолжая униженно подчиняться и стараясь не провоцировать. Думать было больно физически. Вспоминать вчерашний день, оставшийся в прошлой жизни — тоже. Это дерево, упавшее поперек капота, будто разделило жизнь на «до» и «после».
Хоть бы Элеонора уцелела…
69
— Надо использовать!
Я вздрогнула, стискивая чашку. В груди плеснул адреналин, и я едва сдержалась, чтобы не задать стрекача.
— Почему мне не сказал, что она — медведя? — зашипел Сит. — Как я ее теперь использовать буду? Ты знаешь, что такое — его самка?!
Возражений не было долго, и я уже подумала, что не будет.
— У нас есть время сообщить ее отцу, чтобы тот убираться из нашей земли! Дай ему ночь! Наш связной в городе! Скажи, убьем ночью!
— Ты такой умный, Калего? Думаешь, я без тебя не осилю?
— Я просто хочу, чтобы ты не струсил!
— Сам пойдешь с этим медведем договариваться! Ее нельзя трогать!
— Человек с медведь не говорят!
— Говорят уже! Мне доложили! Медведь был у отца!
Сезар был у папы? Я обняла колени, усевшись на подстилке, и пялилась перед собой, дрожа все сильнее. Кожу жгло. Приходилось выпрямлять ноги и обмахивать ладонями, чтобы хоть немного ослабить боль. Голоса стихли, зато стали слышны другие звуки: стук, гвалт, крики, плач детей. Через время в палатку долетел запах еды.
Но ко мне никто так и не пришел до самой темноты. Ночью стало холодно. Завернуться в подстилку не удавалось. Сквозь щель в ткани видела, что где-то недалеко плясал огонь, и, наконец, решилась посмотреть, что там происходит.
Снаружи оказалось не так и темно — самое начало сумерек, просто моя палатка стояла в тени ели. Совсем недалеко виднелась поляна, на которой горел костер. Дикари сновали туда-сюда, таскали корзины с чем-то, беседовали, столкнувшись на тропинке, или ругали детей, бегающих между ног. И все они выглядели по-разному. Кто-то в человеческой одежде, а кто-то в набедренной повязке и босиком.
В открытых источниках о них не было официальной информации, зато слухов — завались. Эти оборотни, в отличие от того же Сезара, ближе к животным, чем людям, и жестоко воюют со всеми, кто посягает на их территории. Что за конфликт у них с моим отцом? И не связано ли это с тем, что отец рассказывал про истощение месторождений? Может, он полез на их территорию?
От костра донесся взрыв лающего смеха, и я поежилась. Меня все еще трясло от пережитого, но согреть себя я никак не могла, скакать и приседать сил не было. Я, осторожно высунулась наружу и осмотрелась — никакого конвоя. На меня даже не посмотрел никто, и я, ежась от ветра, поплелась осторожно по тропинке к костру, каждую секунду ожидая окрика, погони и последствий.
Но их все не было. Мимо пробежала стайка полуголых детей, едва не сбивших меня с ног, прошли несколько взрослых. Было странно чувствовать себя будто невидимой. Но вскоре я поняла, почему на меня не обращали внимания — около одного из костров сидели женщины — обычные люди. Они сидели кружком, некоторые обнявшись, некоторые — с каменными лицами. Впечатление было удручающим. Но я все же решилась к ним подойти:
— Привет, — прохрипела, дрожа. — Простите, можно погреться?
Меня уже колотило не на шутку, зуб на зуб не попадал. Когда на меня устремились изумленные взгляды, я думала — побьют или отгонят.
— Ты что! — вскричала одна. — Быстрее садись ближе!
Меня схватили за руки и усадили на ближайшую циновку, завернули в одеяло и сунули чашку с горячим супом.
— Боже, бедная, — причитала одна с одной стороны. — Совсем замерзла…
— Вот изверги, — шептала с другой еще одна. — Хоть бы одеяло дали…
— Спасибо, — хрипела я, еле сглатывая ком в горле. — Я Дана…
Присмотревшись, я заметила, что три из них не старше тридцати, еще три стыдливо прикрывали круглые животы. Особенно разговорчивая парочка сразу представилась:
