никто не устоит? Я кремень. Я предупреждена, значит, вооружена.
Взяв лампу, выставила ее перед собой на вытянутой руке и смело открыла дверь.
Герцог ждал в коридоре.
Убедившись, что он пристойно одет – все, как полагается: сапоги, штаны, рубашка и камзол, я опустила лампу на пол.
– Вот, я пришла, – сказала я, расправляя плечи.
– Вижу, – произнес герцог, и тугая волна воздуха ударила меня в грудь. Сердце сбилось с ритма. Сделалось нестерпимо жарко, и я закрыла глаза, стремясь унять волнение. Когда я их открыла, стояла так близко к герцогу, что лбом задевала его колючий подбородок. Его руки опустились на мои плечи, и я невольно вздрогнула – настолько они были горячи. Повернула голову, чтобы посмотреть на ладонь, что ползла по моей руке вниз, и только тогда заметила, что на мне нет одежды. Я, не понимая, обернулась: все мои вещи валялись на полу. Я шла к герцогу и поочередно скидывала их с себя. Я подняла голову, ища в глазах Их Светлости разгадку, но меня повело. Обхватила ладонями его лицо, поднялась на цыпочки и приникла к губам в поцелуе.
Сначала дюк Э не пускал мой язык, но я была настойчива, о, как же я была настойчива!
Я применяла силу, тянула герцога вниз, чтобы не танцевать на цыпочках, а когда он поддался, и вовсе повисла на нем, принуждая опуститься на пол. На брошенную одежду. Я бесстыдно предлагала ему себя!
Я обхватила его ногами, когда почувствовала горячие ладони на своих ягодицах. Он пытался что–то сказать, но я не давала. Целовала с исступлением. Если бы я была самкой богомола, я бы, наверное, его съела.
Лишь холодные простыни моего жесткого лежака заставили оторваться от герцога.
– Все, спи! – он, все такой же одетый и застегнутый на все пуговицы, ткнул меня пальцем в лоб.
Проснулась я с рассветом. В ночной рубашке. Мои вещи висели на спинке кровати, сапоги стояли у порога, и ничто не напоминало о постыдных событиях ночи. Я потерла рукой лоб, пытаясь разобраться, целовалась я с герцогом или нет, но даже крохотной подсказки не находила. Все, как обычно. Лампа на месте, половичок не сдвинут.
Я не понимала, стоит помахать ручкой своему странному сну или начать сгорать от стыда и писать извинительную записку. Но не вызову ли я град насмешек, если в реальности ничего не происходило? А если было? Я же помню, как кололась щетина, как пахли его чуть влажные волосы, как сильно он меня хотел, но почему–то отказался брать. Боже! Я закрыла глаза. Какая сила заставила меня потерять разум и так по животному требовать любви? Где мои уверения, что, если предупреждена, то, значит, вооружена?
В комнату постучались.
– Войдите! – натянув оделяло до носа, произнесла я хриплым голосом. Вдыхать горечь Святой девы не потребовалось. Горло перехватило от страха.
Вошел медведь герцога и бухнул на стол бюро.
Я дождалась его ухода и кинулась к бумагам. Сверху лежал бутон только что срезанной чайной розы. На ее лепестках еще сохранилась роса.
На прикрепленной к стеблю бумаге красовалась короткая фраза:
«Магия любви доступна не только тварям».
Я выдохнула. Мне надо начать тренироваться, пытаться противостоять магии внушения. Должны же во мне быть хоть какие–то таланты? Наверное, есть некий способ самоубеждения, вроде «Я не такая, я жду трамвая», или противоядие от навязанной любви, надо только выспросить у знающих людей. Ведь если бы мне встретился ночью кроволак, а не герцог, я бы уже лежала у его ног пустым мешочком.
Я понюхала розу, но тут же укололась о шип. Смотрела на капельку крови и то, о чем я думала, вводило меня в еще большее смятение.
«А ведь герцог тоже тварь. Чем он отличается от увоха? Тот же прекраснолицый убийца, пробравшийся в чужой мир».
Я оборвала все лепестки и вышвырнула их вместе с лысой розой в окно.
«Больше никаких томлений и дум. У меня есть цель. Я должна вернуться домой».
Я захлопнула крышку бюро и решила, что с этого момента ни за что не поддамся на провокацию и не буду отвечать на вопросы, не относящиеся к делу. Я хронист. И только. Скупое записывание фактов и никакой лирики.
Я страшилась выйти из комнаты, страшилась пойти на завтрак. Боялась встретиться с герцогом, не зная, как себя вести. Куда деть руки, если он дотронется, как отвести глаза, если посмотрит. Но волнения мои оказались напрасны. Ни в этот день, ни на следующий Их Светлость не пытался вернуться к фривольной переписке, не искал со мной встреч, не пересекался взглядом. Словно проучил и на этом успокоился. Мне даже сделалась обидно.
Правильно говорят, что женщины – противоречивые существа. Придумываем, как откажемся, а когда предложений не поступает, обижаемся.
Ну и ладно. Ну и пусть.
Через два дня после ночной встречи объявили сбор. Суета и волнение отвлекли от ненужных дум.
– А тебя почему не оставляют с обозом? Раз едут только воины, зачем тебе, монаху, следом тащиться? – Волюшка собирала мою седельную сумку. – Разве ж Их Светлости не понятно, что женщинам в опасном походе делать нечего?
– Ему, может, и понятно, – Шаманта укладывала рядом с бюро свою шерстяную шаль. Беспокоилась, как бы летописец не замерз. Плащик–то у меня был так себе. – Но как объяснить другим, почему хронист, обязанный записывать подвиги армии, отсиживается в тылу?
– Мне страшно, – призналась я. – Если так случится, что тварь нападет неожиданно, то она меня съест и не подавится. У меня нет доспехов, нет даже резвой лошади, которая в случае опасности унесла бы прочь. Я – легкая добыча.
Я повернулась на проходящего мимо конюха, который вел под уздцы «транспортное средство» герцога.
– Даже его конь облачен в броню.
– А почему бы не задать все эти вопросы Их Светлости? Он должен позаботиться о своем хронисте.
Зная, какие претензии выскажу индюку Э, я направилась к крыльцу, с высоты которого полководец обозревал своих ратников. Столы убрали, но на площадке перед зданием все равно поместилась лишь незначительная часть его армии, остальные выстроились по обе стороны
