* *
Тренировки с отцом заставили меня о многом забыть. Я почувствовал в себе жизнь, понял, что живу не зря, и у моей истории есть свой смысл. Я просто нашёл занятие, которому нужно отдаваться на все сто процентов. Но никто не отменял минуты отдыха, время для передышек, никто не отменял бессонницу.
Ночью ко мне снова приходила она. Пришла, как бывает обычно. Я не понимал – сон это был или реальность, но принял её как должное. Сейчас, сидя на своем диване и глядя на сползшее на пол одеяло, что обнимал во сне, представляя её, я уже не могу собрать той мозаики. Не могу вспомнить всё, что мне снилось. Сон ушёл от меня, убежал через открытое окно куда-то в бесконечно прекрасное ночное небо прямо к далёким звездам.
Признаюсь честно, я всё ещё не отпустил её. Всё ещё не смирился с тем, что её никогда не будет. Всем, кто у меня спрашивал, я с пеной у рта доказывал, что я оставил Арину в прошлом, что от неё остались одни лишь воспоминания. Но это не так. Я всё ещё чувствую свою вину в её смерти, всё ещё чувствую её присутствие. Уже прошло немало времени. В этом году в ноябре будет три года со дня её смерти. Целых три года. Наш малыш уже пошёл бы в садик, уже научился бы ходить и говорить «папа» и «мама». Если бы тогда не произошло той аварии, если бы я не закрывал глаза на её пристрастие к траве, всё было бы иначе. У меня была бы совсем другая жизнь. Я бы не был похож на блуждающего призрака.
Иногда я даже не понимаю, что её больше нет. Внутри будто какой-то блок, какой-то предохранитель, который не позволяет мне в полной мере признать, что её больше нет. Я будто и дальше живу, а она скоро должна приехать, и будто бы ничего не происходило. Знаете, бывает такое подобное чувство с кем-то, кто тебе дорог. Этот человек просто будто рядом всегда, и его просто временно нет, а ты продолжаешь возиться в своей рутине, не признавая горькой правды. А когда происходит прозрение, тебя накрывают смешанные специфические чувства, которые то и дело будто выключаются, когда предохранитель перегорает. Или же наоборот ты осознаёшь, что этого человека нет, когда те самые предохранители перегорают. Такое, знаете ли, сиюминутное горькое чувство, ком в горле, на глаза наворачиваются слёзы, и ты вот-вот заплачешь, а в голове повторяешь имя этого человека. И вдруг кто-то в твоей голове меняет перегоревшие предохранители, поднимает рубильники на положение «включено» и ты снова ты, снова обычный человек, который живёт, ползает в своей рутине, пытаясь выжить. В такие моменты, когда я резко переключаюсь, мне становится стыдно. Я будто предаю её память и пытаюсь снова переключиться на боль, будто боль – это искупление. Будто боль должна как-то загладить мою вину. Но ведь это не так. Мы должны отпускать тех, кого потеряли. Мы должны жить дальше. Но не всегда это получается. Не всегда получается делать так, как нужно. Чаще всего мы поступаем так, как велит нам наша боль – не отпускаем и не прощаем себя, копаясь в своей якобы вине. И так бесконечно. В последнее время в голове всё чаще и чаще всплывает фраза, которую я выхватил, читая какую-то книжку или газету: «боль хочет, чтобы её чувствовали». Моя боль будет со мной всю мою жизнь.
* * *
– Тебя не беспокоит твоя одышка? – спросил отец, когда мы после очередной утренней пробежки тяжело опустились на крыльцо перед домом.
– Да вроде нет, – неуверенно ответил я. Признаться честно, я даже не задумывался над этим вопросом.
– Ты тяжело дышишь уже после первого километра. Тебе бы следовало бросить курить, – посоветовал папа и протянул мне бутылку с каким-то отваром, которым он поил меня после каждой пробежки.
– Пап, не начинай этот разговор. Я взрослый парень, который сам заработал себе на эти сигареты.
– Ты, может быть, и взрослый, но для меня ты всегда останешься моим сыном. Мне, честно, очень стыдно, что я пропустил большую часть твоей жизни, пытаясь разобраться с проблемами, которые наворотил, – опустил голову отец, избегая моего взгляда.
Я никогда не слышал от него подобных слов. Обычно мы с ним всегда держались особняком, и все семейные эмоции вроде любви отца и сына обошли нас стороной несмотря на то, что мы остались вдвоём после смерти мамы. Я всю свою жизнь считал, что он винит меня в её смерти.
– Я не специально тебя заставляю бегать по лесам и полям, чтобы как-то тебя наказать, – отец прервал тишину.
– Я так и не думал.
– Пока ты молод, и у тебя нет семьи, у тебя достаточно времени натренироваться и потом просто поддерживать себя в форме, тем более девочкам вроде нравятся парни в форме.
– Пап, а почему ты был против Арины?
– Почему ты так решил? – отец посмотрел на меня округлившимися глазами.
– Ты никогда не скрывал свою нелюбовь к ней: избегал её, держался с ней сухо и всё время отвлекался на кого-то другого, когда она была рядом.
– Так было не всегда. Про покойников не говорят ничего плохого, но…
– Что «но»? – напрягся я.
– Ты не знаешь о ней одной тайны, что выкопал я.
– Выкопал? – мой сердитый голос напугал даже меня.
– Да подожди. Не горячись. Я понимал, что рано или поздно вы задумаетесь о свадьбе. Этим ты похож на меня. Мы с твоей мамой тоже были первыми друг у друга и сразу побежали под венец. Я хотел знать, с кем ты свяжешь свою жизнь. Прости меня, если это как-то обижает твои чувства, – отец избегал моего взгляда, то и дело смотрел по сторонам. – Скажи, ты хочешь узнать то, что, возможно, тебе не понравится?
– Конечно! – выпалил я, абсолютно не задумываясь.
– Арина вращалась в компании людей, которые дома варили наркотики и временами там жила, – выдохнув, сказал отец и посмотрел на меня, ожидая моей реакции.
– Это всё из-за меня. Это я её на них подсадил. Я разрешил ей попробовать, – сдерживая ком в горле, прошептал я.
– Прости, что прерываю твоё самобичевание, но она же тоже не глупая овечка. У неё ума было столько же, сколько у тебя. Если бы она подумала о своём будущем, то отказалась бы. Но она этого не сделала. Тут уже не твоя вина.
– Я во всём виноват. Я свёл её в могилу.
– Перестань, сынок. Ты не сводил её никуда.
