Часы ожидания тянулись медленно, лениво, словно нехотя, отсчитывая минуты. Времени было все равно. Его не интересовала ни девушка, которая скорчилась на скамейке в зале ожидания автовокзала города Олимпия, ни её смертельная усталость, ни сам этот зал ожидания, наполненный гулкими неуютными звуками и запахами от которых тошнота подступала к горлу. На стене у входа висела табличка с надписью: «курение запрещено», однако в помещении стоял удушающий запах табачного дыма. Но даже он не мог перебить «ароматов» застарелого пота, волглого тряпья, и четко различимого амбре мочи и хлорки, тянущегося от дверей уборной. Спасаясь от этого удушливого коктейля, девушка вышла на улицу за час до отправления автобуса, предпочитая замерзнуть. И у нее это с блеском получилось. Когда пришла пора сдавать багаж и рассаживаться по местам, она уже почти не чувствовала ног. Пальцы на руках перестали гнуться и покраснели.
Автобус уже давно катил по широкой автостраде, а она все еще продолжала растирать озябшие руки, нос и щеки. С ногами было сложнее. Благообразного вида пожилой мужчина, доставшийся ей в соседи, недовольно морщился, когда девушка снимала ботинки и терла озябшие ноги, сгибала и разгибала ступни, пока они не отогрелись.
— Ссыкухи молодые, бурчал мужчина. — Не могут одеться по погоде. Все думают, что завлекут парня покруче, если даже на морозе будут показывать голый пупок.
При чем тут голый пупок и замерзшие ноги было непонятно, и девушка предпочла не спорить. Просто натянула ботинки ноги и отвернулась, глядя в окно.
Там было все то же — однообразный заснеженный пейзаж и мелькание промежуточных станций: «Тамуотер», «Гранд Маунт», «Сентралия»…
Девушка ехала довольно долго и уже не помнила ничего, кроме этой дороги. Она по привычке не задумывалась о том, что гнало её в путь раз за разом, подчиняясь своему безотчетному чувству. Просто надеялась, что когда-нибудь этот бег закончится, и она попадет в то место, где захочется остановиться и передохнуть. И тогда случится что-то важное, что-то очень нужное, что-то, что поможет ей избавиться от тупой ноющей боли в теле и приступов резкой страшной боли в голове. Где это место — неизвестно. Скоро ли она приедет туда — непонятно. Но девушка чувствовала, что потихоньку приближается к цели. А пока было только бесконечное мелькание незнакомых названий городов, городков и городишек, слившихся для неё в одну сплошную пеструю ленту: «Портленд», «Тигард», «Сейлем», «Олбани», «Юджин», «Розберг», «Медфорд», «Ашленд», «Ирика»…
После того как, проехав Уид, девушка в Реддинге пересела на автобус, идущий до Сакраменто, стало легче.
Нет, номера в привокзальных гостиницах, где она иногда ночевала, были все такими же безлико одинаковыми и неуютными. Можно, конечно, было подождать свой рейс в зале ожидания или на скамейке в парке, если не долго, но в номере все-таки было безопаснее, да и возможность принять душ была не лишней. Поесть получалось не всегда. Далеко не при каждом автовокзале было кафе или закусочная и тогда девушка обходилась тем, что продавалось в автоматах, которые были везде: чипсы, батончики «Сникерс», содовая.
Просто после того, как она, проехав из конца в конец штат Орегон, пересекла границу штата Калифорния, заметно потеплело.
И опять замелькали незнакомые и малоинтересные названия: «Андерсон», «Коттонвуд», «Юба Сити», «Стоктон», «Фресно», «Бейкерсфилд», «Санта Кларита»…
Это произошло ночью. Автобус, на который девушка пересела в Бейкерсфилде, рассекал предрассветный сумрак. По сторонам от дороги еще не было видно ничего кроме дорожных знаков и темного, едва начавшего светлеть неба. Уже с час, как позади осталась Санта Кларита. Впереди показались пригороды Лос-Анджелеса. На темных, почти черных в предрассветных сумерках холмах встала известная всему миру надпись: «Hollywood». Девушка была уверена, что видела эту надпись тысячи раз по телевизору, но именно сейчас эти громадные белые буквы вдруг заставили разжаться какую-то пружинку в мозгу. За считанные минуты появились перед глазами, и пропали ужасные картины, сменяя одна другую: высокий красивый человек, унизивший её, растоптавший тело, сломавший жизнь; искаженное болью и ненавистью лицо Брэйди; тихий свистящий шепот, слова «Смотри, как твой милый превращается в волка» и огромный пес, летящий прямо на нее.
Дженни задохнулась болью и тоской, прощаясь с собой, наивной и глупой, безоглядно влюбленной, эгоистичной. Прощаясь с прошлой жизнью и, похоже, прощаясь с жизнью вообще. Потому, что сейчас все было сделано правильно. Она долго бежала от огромной страшной собаки, осталось только свернуться калачиком прямо здесь, на широком комфортном сиденье автобуса, обтянутом стареньким серым велюром, и замереть. И тогда все исчезнет. Растворится в чёрной непро…
Конец пролога
— Эй, мисс, конечная. Вы слышите? Приехали. Выходите. Мне надо отогнать на стоянку это чертово корыто. Я устал и хочу жрать, в конце концов, а вы тут спать улеглись…
Низкий голос вибрировал где-то справа и сверху, наполняя голову неприятным гулом. Разлепив глаза, я увидела перед собой круглую физиономию пожилого темнокожего мужчины. Слова сыпались из него как сушеный горох из прохудившегося пакета.
— Вы что себе думаете — купили билет и теперь можно здесь жить? Ошибаетесь, мисс. Вот тут на билете, видите? — вопрошал человек и тыкал мне в нос маленький смятый бумажный квадратик. — Вот здесь написано «Уэстмонт. Лос-Анджелес». Конечная остановка. А теперь посмотрите в окно. Уэстмонт. Лос-Анджелес. Мы прибыли. Понятно? И вам пора выходить. И надо же было так скорчиться на сиденье! Ведь я бы вас и не заметил совсем, если б не ваш багаж. Был тут один парень, лысый такой, так он собирался прихватить ваши сумки и сказал, что это его вещи. Но старый Тед не такой дурак, как кажется. Нет. Его так легко не проведешь. Я прекрасно помню, что этот дохляк садился с одной маленькой барсеткой, размером с ладошку и за багаж не платил. Я спросил с него квитанцию на багаж и у него, конечно, не было никакой квитанции…
Лицо мужчины было темным, покрытым глубокими морщинами. В сочетании с короткими, курчавыми, седыми волосами оно смотрелось… Прикольно. Пожилой водитель сурово хмурил брови в секундных промежутках между фразами, и вид имел весьма решительный. Но когда он начинал говорить, седые брови смешно задирались вверх, кожа на лбу собиралась складками, и выражение лица становилось несколько глуповатым. Продраться сквозь поток красноречия этого человека было делом непростым.
