есть о чём поговорить.
Никель бросил на него благодарный взгляд — он явно хотел пообщаться с сестрой без посторонних.
— Я верну Сурьму не позже одиннадцати, — пообещал он. — На котором пути ваш паровоз?
***
Близнецы устроились у окошка в тихом уголке харчевни и так заговорились, что даже забыли подозвать человека, чтобы заказать ужин. В результате, выждав больше часа, к ним подошёл сам хозяин и вежливо уточнил, не желают ли они чего-нибудь откушать или хотя бы испить, потому как если не желают, то, увы, долее им здесь оставаться не следует.
За окном стемнело, но до одиннадцати было ещё достаточно времени, а уж предметов для разговора — и подавно.
Никель с удовольствием слушал сестру, доедая свою порцию тушёной картошки с мясом и пряными травами, и в свете керосинового светильника, стоящего между ними в центре стола, его глаза сверкали всё лукавее.
— Я смотрю, всё-таки нашёлся тот, кто превратил твоё сердце в бокал игристого, да? — многозначительно подмигнул он, когда Сурьма закончила очередную историю. — И это — не Астат, кто бы мог подумать!
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Сурьма.
— Помнишь тот наш разговор? Ты спрашивала…
— Это я помню, — перебила Сурьма, — но не понимаю, к чему ты об этом сейчас?
— Ну как же? Я только и слышу: «Висмут то, Висмут это…». Раньше моя сестричка с таким воодушевлением могла болтать только о паровозах! Ну или о мастере Полонии. А сейчас вот — о новом напарнике. Но уже не как о Полонии — фигуре почти мифической, а как о мужчине — реальном, земном и… близком, — улыбнулся Никель.
— Да ты бредишь, — разом посмурнев, глянула на него Сурьма. — Я рассказываю тебе о работе, потому как всё самое интересное именно там, а дома ничего нового не происходит. Ты же слышишь что-то своё.
— Это ты «слышишь что-то своё», что тебе удобнее, — парировал Никель, — а я замечаю все эти переливы в твоём голосе и как сбивается дыхание, когда произносишь его имя. И как ты на напарника своего смотрела, я тоже заметил. И уж было подумал — Астату дала отставку, но вижу, что и не собираешься…
— Конечно, не собираюсь! Как можно? Да и с чего бы?!
— С того, что ты его не любишь. Даже нет: с того, что ты любишь другого.
— Ты чего несёшь?! — возмутилась Сурьма. — Что ты там себе напридумывал? Переливы какие-то, пузырьки, — в её голосе настолько отчётливо послышались нотки госпожи Кельсии, что у Никеля аж волоски на задней стороне шеи зашевелились.
— Да тут и придумывать не надо, — пожал он плечами, — эти пузырьки у тебя едва ли не из глаз сыплются, когда ты на него смотришь! У него, кстати, тоже.
— Ты несёшь чушь! — фыркнула Сурьма. — Мы друзья — и только!
В ответ брат лишь хохотнул, собирая кусочком горбушки подливку со дна круглобокой миски.
— Тебе всё показалось, — с нажимом произнесла Сурьма, но в её нарочито-пренебрежительном тоне промелькнули нотки паники, а взгляд потемнел, словно окна занавесили непроницаемыми для света портьерами.
— Ты, Сурьминушка, сейчас как в детстве: уткнулась лицом в подушку и думаешь, что хорошо спряталась, раз тебе самой ничего не видно. Но как бы крепко ты ни зажмуривалась, исчезнуть не получится. Как не получится и аннулировать что-то, лишь упрямо этого не замечая или называя другим именем, — Никель отодвинул свою опустевшую миску в сторону и, облокотившись на стол, уставился поверх светильника на сестру. — Он не друг тебе, Сурьма. Ты и сама это чувствуешь. Ну скажи: вот те самые пузырьки — они есть, когда он рядом? Когда ваши взгляды встречаются, руки соприкасаются. Ну?
Отблески пламени плясали в темноте её глаз, смотрящих из-под полуопущенных ресниц остро, обвиняюще и беспомощно, как смотрит пойманный за шкирку котёнок, упрямо вцепившийся в утащенный со стола кусочек.
— Не то слово, — наконец едва слышно прошептала она. — Но, — голос стал громче, а взгляд потеплел, словно она обнаружила лазейку из своей ловушки, — с чего ты взял, что это именно любовь? И не смотри на меня так, будто я перепутала пьезоэлектрический резонатор с фонографической машинкой!
— Примерно это ты и сделала, — спокойно ответил Никель. — Я понимаю: когда всё впервые — разобраться сложно. Но то, что с тобой сейчас происходит — это любовь, уж поверь. А никак не какое-нибудь несварение.
Сурьма уткнулась взглядом в свою недоеденную и уже остывшую порцию.
— Разорви помолвку, сестричка, — Никель протянул руку через стол и ласково сжал ладонь Сурьмы, — Астат не сделает тебя счастливой!
— Я не могу, — прошептала она одними губами, — у нас долги… Мами никогда не смирится… Все узнают о наших проблемах… Да и что люди скажут, если…
— Не людям жить твою жизнь, Сурьма! — перебил её Никель. — Значит, не им и решать.
Они замолчали и минуту сидели в тишине. Никель не сводил глаз с сестры, а она, наоборот, не поднимала на него взгляда, но и руки не забирала.
— Это договор отцов, а не твоё обещание, — продолжил Никель. — А чтобы раздать долги, родителям достаточно продать особняк и купить дом поменьше, в районе попроще. Поговори с отцом. Я уверен, он поймёт. Ведь твоё счастье гораздо дороже любого дома!
— А если не поймёт? — всё так же тихо спросила Сурьма у своей тарелки.
— Ну тогда… тогда… Да что бы он там ни ответил, как бы ни отреагировал — это твоя жизнь, Сурьма! Неужели ты готова сломать её в угоду чьему-то мнению? По чужой указке? Борись, сестричка! Если уж и совершать ошибки, так свои собственные! Я на твоей стороне и всегда готов поддержать!
Сурьма поджала губы, высвободила свои пальцы из ладони брата.
— Хорошо же ты меня поддерживал эти месяцы! — в голосе прозвенела обида. — Сначала сбежал, бросив меня, а теперь окончательно выбиваешь землю из-под ног, рушишь привычный мне мир и отбираешь нелепыми домыслами того, кто занял твоё место!
— Я никого у тебя не отбираю, Сурьма! Наоборот! Прости, что я сбежал, ничего тебе не сказав, но так было нужно. Думаешь, мне легко далось решение всё бросить и начать новую жизнь, в которой неизвестно, что ждёт? Но посмотри, у меня всё прекрасно! Я пошёл за своим сердцем и не прогадал!
— Но я не ты! — срывающимся голосом выкрикнула Сурьма, так стукнув ладонью по столу, что подпрыгнула вилка. — Я не могу так запросто послать всё к чертям: дом, родителей, свои обещания, свой… долг!
— Да о каком таком долге ты всё толкуешь, сестричка?!
— Да о том, на который наплевал ты, и который теперь всей своей тяжестью лежит на моих плечах! — Сурьма крикнула так исступлённо, что на них обернулись
