Пожилой пар-оолец что-то прокаркал, подзывая подмогу тайным знаком. Только вот это было бесполезно. Теперь, когда я видела Дариса глазами сражавшихся с ним и напуганных его смертоносными движениями бывалых бойцов — непобедимого, рубящего со сверкающей улыбкой на лице, похожего на один из сотни ликов бога войны — я поняла, почему он мало чего боялся. Видение оборвалось, сгорев в боли очередного ранения, глушащий все страх хозяина нашего приюта тоже вспыхнул — я только успела ощутить дробящее ключицы лезвие — и погас.
Наступила тишина. Никто больше не думал. Никто не издавал ни криков, ни шорохов. Мне казалось, я могла слышать, как на пол капает моя кровь. Или она была не моя?
Выжили? Выжили?!
— Вылезай, все закончилось, — предложил Дарис. Судя по голосу, он даже не запыхался. — Цела?
Я не ответила, только снова завалилась на спину, баюкая пульсирующую руку. Он приподнял покрывало и заглянул под кровать.
— Ты ранена?
— Немного руку задело, — ответила я. Зубы стучали. — Прости.
— За что? — не понял Дарис. — Вылезай, давай посмотрим. Илиана, как же…
Не дождавшись, пока он начнет вытаскивать меня, я выбралась, стараясь не поворачиваться к нему поврежденным запястьем.
— Все в порядке, — абсолютно бессмысленно соврала я. — Я сейчас чем-нибудь завяжу.
— Давай я, — дрогнувшим голосом предложил Дарис. — Бедная моя… Больно?
Я помотала головой, снова солгав, сама не понимаю, зачем, и огляделась в поисках остатков моего прежнего легкого платья. Сердце только начало успокаиваться…
Комната была разворочена, будто по ней промчался смерч. Когда же они успели? Мне казалось, я пряталась секунд десять, не больше, но перевернутые кресла, рассеченная кровать, содранная с окна занавеска, глубокие царапины на деревянном полу — в эти борозды как раз набиралась густая кровь — все говорило о долгой интенсивной схватке.
— Свет… — прошептала я, стараясь не смотреть на тела. — Они подумали, что ты пар-оольский бог войны. Ты убил их всех. Они были уверены, что ты проиграешь.
Дарис хмыкнул, протягивая мне полосу льна:
— Может, я он и есть. Давай все-таки я. Неглубокая, не бойся. — Дарис кивнул на кувшин с вином. — Промой, прежде, чем заматывать.
— С-спасибо, — прошептала я, принимая сосуд из его рук.
Мне удалось не скользнуть пальцами по пальцам, наверно, облегчение мое было очевидно, и Дарис неожиданно понял, о чем я беспокоюсь:
— Я не буду тебя трогать, хорошо? Протяни руку. Плесни, а я затяну.
— Хорошо, — неуверенно послушалась его я, и тут же крепко сжала зубы: алкоголь защипал рану так, будто с меня сдирали кожу. — А…
— Знаю, сейчас все пройдет, — нежно проговорил Дарис, плотно пеленая мое запястье. Первые слои ткани тут же пропитались кровью и вином, но он наложил второй, третий, пятый, десятый — и лен на поверхности объемной повязки наконец остался чистым. — Ну как? Можно будет взять у них этого веселого нектара. Должен приглушить боль.
— Какой нектар. Мы не выберемся, — подняла я на него глаза. — Они же здесь везде. А ты убил их хозяина.
— Конечно, выберемся. — Дарис поднялся, подошел к двери, захлопнул ее и закрыл на ключ. — Думаешь, услышали его? — он кивнул на распластавшееся в кресле тело.
Самообладание возвращалось ко мне. Борясь с дурнотой и стараясь дышать ртом и не глядеть на похожие на кровяную колбасу кишки Изубы, которого удар Дариса рассек почти надвое, я тоже встала.
Смерть пощадила меня. Думать о побеге было куда сложнее, но…
Да, услышали. Не только услышали, но и успели увидеть в щель смерть своего благодетеля, и теперь еще четверо вооруженных до зубов мужчин, желавших отомстить за господина, тихо занимали нужную позицию по ту сторону двери, готовясь выбивать ее. Меня удивило, как искренне они сожалели, и я устыдилась, поймав в мыслях одного из них трогательное воспоминание о том, как Изуба вытащил его ребенком из отхожей канавы прежде, чем никому не нужный воришка достался бы голодным диким собакам.
Они были сосредоточены и злы, они молчаливо оплакивали мудреца Изубу, как звали его между собой. Верные слуги переговаривались, едва двигая губами. Я не слышала слов, но видела их мысли: они жаждали убивать.
И это был мой шанс — еще один, о котором я так просила Свет.
С каждым разом лгать Дарису было все проще:
— Нет, вряд ли.
Я помотала головой и отвернулась. Дарис на слово мне не поверил: в несколько быстрых шагов он оказался у двери с окровавленным комодом в руках, и подпер им дверь. Я в который раз поразилась силе мужчины: он без труда поднял такую тяжесть, не выпуская из рук ятагана, только мышцы вздулись на руках и шее.
— Мы уйдем через окно, — скомандовал Дарис.
А там, за тяжелой портьерой, за преградой из толстого стекла, прятался еще один мужчина. Ловко и бесшумно крался он, скрываясь в тени дымницы, и прижимал что-то смертоносное к бедру. Его мысли были почти пусты, воин был сосредоточен и не поддавался ни злости, ни азарту. Странный миг: я вдруг поняла, что могла бы столкнуть этого пар-оольца вниз, лишь только раздув в нем ярость и тем лишив его осторожности. Я въелась в его голову и сердце, внутрь, и я могла все. И я шепнула ему: «В комнате только мужчина». Эта мысль растворилась в его сознании, будто была там всегда, а я вынырнула. Голова кружилась.
Вместо того, чтобы предупредить Дариса, я встала сбоку от оконного проема и, делая вид, что повинуюсь, открыла засов рамы и распахнула ее, облегчая задачу пар-оольцу на карнизе. Руки мои дрожали, но я только сжала зубы — и спряталась за занавеской. Я собиралась предупредить Дариса, если бы он не заметил, поэтому я уставилась на уже начавшее светлеть ночное небо, ожидая нужного момента.
Однако Дарис увидел ловкого как тень воина даже раньше меня. В тот же миг, как пар-оолец ударил босыми ступнями по полу, комод задрожал: с той стороны дверь попытались снять с петель. Не заметив меня, воин, занося над головой длинный хлыст, сразу бросился на уже вставшего в боевую стойку Дариса. Дарис ушел от свистящей подсечки и рубанул по плетеной коже ятаганом, но смог отрубить лишь кончик.
— Это уже интереснее! — выдохнул Дарис, пытаясь достать ловкого и быстрого пар-оольца. Гибкой змеей хлыст обвился у основания лезвия его ятагана, у самой рукояти, и пар-оолец победно дернул хлыст на себя. Только тут он не рассчитал: Дарис не выпустил оружия и с места не сдвинулся, а только резко отвел ятаган к плечу, так, что воин потерял равновесие и, пытаясь остаться на ногах, качнулся, а затем и упал вперед, прямо на ноги одного из телохранителей Изубы.
Уже не глядя, чем все закончится, я все же закричала:
— Дарис! За дверью еще четверо!
И выскользнула в окно.
33.
Его нежная Илиана сейчас мирно спала в своей постели. Келлфер представил, как она трогательно складывает тонкие изящные кисти под подушкой, как жмется щекой к шелку, улыбается во сне. И как она проснется, когда он невесомо поцелует ее в висок, как доверчиво потянется к нему, поймает его в свои объятия. И тогда весь этот жаркий, отвратительный день окончательно останется в прошлом.
Оставалось сделать что должно — и уйти.
На главной площади Караанды теснились люди. Келлфер знал, что простой народ, на каком бы континенте он ни жил, охоч до зрелищ, но тут был удивлен: между жертвенным кострищем, огороженным валунами, и круглыми глиноземными постройками без крыш, где пленников обычно готовили к казни, уже собралось не меньше двенадцати сотен человек, и продолжали подходить еще и еще. Рассветный час в жарком Пар-ооле был так же многолюден, как полдень в Империи Рад, это было самое плодотворное для любых дел время, но религиозные фанатики, бросая свои привычные занятия, приходили на площадь, в надежде то ли на зрелище, то ли на участие в священном обряде.
Жители Караанды не называли пленницу пленницей, на удивление почтительно употребляя другое слово, которое Келлфер перевел для себя как «восходящая».
