1.
Они считали, что я должна покаяться. Выходило, что покаяться я должна за то, что я родилась не здесь, а на далекой, богопротивной земле, и что с рождения я унаследовала проклятие чудовищ, как они это называли. Магию. Тот талант, что в родных мне Пурпурных землях Империи признавался великим благословением, здесь, в богобоязненном Пар-ооле, считался самым постыдным и грязным, отвратительнее, чем гнойные язвы, более неприличным, чем сношение с козами и разграбление могил.
Я сидела в клетке, которую они сковали задолго до моего рождения, в клетке, на полу которой побывало так много отчаявшихся иноземцев, что он покрылся слоем грязи их потных от ужаса и одуряющей пар-оольской жары тел. На потемневших досках застыла соль слез, в пористое податливое дерево впиталась кровь. Мне не хотелось касаться этой многолетней грязи, не хотелось вдыхать сладковато-металлический запах витающих в воздухе благовоний.
Я почти отчаялась. Я не оставила надежды — не потому, что у меня сохранились силы, а лишь служителям храма тысячи богов назло. Черные как уголь, громадные как горы, разодетые в багровые одежды, звенящие металлом, с широкими носами и пухлыми губами, со светящимися на темных лицах белками глаз — мои охранники были похожи на ожившие идолы. Я пыталась говорить себе, что еще больше они напоминают мне карикатурные деревянные фигурки, хранившиеся у моей матери Дилланы. Фигурки, сгоревшие вместе с ней.
Они заставляли меня каяться на коленях.
Я елозила руками по отвратительному полу, молясь не занозить предплечья и не умереть следом от гниения крови. Я делала вид, что утираю слезы, и даже не поднимала на служителей храма глаз: это было мне не нужно. В их жестоких сердцах я, светлокожая, с вытянутыми глазами и светлыми волосами, не вызывала даже жалости. Я не была для них привлекательна, не была достойна сочувствия. Когда вечерами я обмывалась выдержанной в розовой воде тканью, ни один из них не задерживал на мне взгляда. За их непроницаемыми лицами скрывались лишь раздражение, скука и священный религиозный пыл.
Их боги говорили им, что меня нужно казнить. Десять дней отвратительного существования в клетке напоследок должны были спасти мою душу, какой бы мерзкой я ни была, а значит, смыть с их рук мою кровь. Они поставили мою клетку в храме — какая насмешка! На меня равнодушно глядели глаза их дикарских божков, и когда солнце заходило, последние лучи его делали лица деревянных фигур похожими на чудовищ. Тяжелый запах сандала и ладана, и еще каких-то неизвестных мне благовоний наполнял неподвижный воздух. Я не могла дышать, сладость будто залепляла мои горло и легкие.
Ночью меня тоже сторожили. Два стражника несли своеобразное послушание: охраняли клетки, и когда я засыпала, они били своими палками по прутьям, чтобы я не смыкала глаз и, очевидно, продолжала неустанно каяться в том, что во мне открылся дар.
Я знала, что не выйду живой из этого ужасного места. Я не плакала и не молилась, а лишь отупело смотрела на приходящих в храм воззвать к богам пар-оольцев, и смеялась над их глупыми действиями: они думали об успехе торговли — и рассыпали перед идолами какой-то крупный красный горох, сбрызгивая его козлиной кровью; они просили у своих богов-чудовищ излечения от болезни — и съедали какой-то похожий на инжир, но ужасный на вкус фрукт, не морщась и не проливая слез. Мне было жаль их, их всех: они просто не знали, что за пределами их огороженного артефактами мирка существует другой, свободный мир.
Мой мир. Империя Рад. Пурпурная земля. Я видела сны о моих родных бескрайних холодных просторах — но после меня будили, и я снова оказывалась в кошмаре.
.
Появившиеся по истечении четвертого дня моих мучений люди сначала показались мне грезой. Это точно были не пар-оольцы: кожа их была совсем светлой, как и моя, и одеты они были в плотные и тяжелые ткани, прохваченные узорами золотых волокон. Среди мрачных как горящие угли пар-оольцев эти люди выглядели посланниками Света: легкие, статные, златовласые, с тонкими аристократическими чертами. Я никогда не покидала родного края, но сразу поняла: это могли быть только жители Империи.
Мне было плохо видно, деревянные колонны скрывали пришедших, но я не решалась подняться и тем более прильнуть к решетке: мои охранники тотчас бы отбросили меня обратно жалящими шестами, и еще день пульсирующая и сводящая с ума боль не дала бы мне двигаться. Я следила во все глаза снизу, боясь увериться в их существовании. Они не кланялись, только коротко и с любопытством оглядывались, стараясь не обращать внимания на мою клетку. Я могла слышать их мысли: им было не по себе, место навевало на них суеверный ужас, и они стремились покинуть его как можно быстрее. Связанные дипломатическим этикетом, они топтались на месте, ожидая позволения, боясь оскорбить тех, с кем только что заключили договор. Язык прилип к небу, когда я поняла, что они думают на моем языке, и я все-таки подхватилась и ткнулась в прутья, пытаясь вымолвить хоть слово. «Помогите!» писком застыло в сухом горле, и я ударила кулаками по клетке.
Немолодая женщина только глянула на меня — и прежде, чем я успела прокричать мольбу о спасении, вышла, высокомерно подняв подбородок, будто я причинила своим существованием неудобство лично ей. Остальные потянулись за ней, довольные быстрым избавлением от нудной процедуры. Ни один не решился встретиться со мной глазами: каждый хотел забыть, что вообще видел меня в чудовищном кровавом храме, в этой грубой клетке.
И только молодой и красивый мужчина, чуть позади герцогини, приходившейся ему матерью, бросил на меня растерянный взгляд. Я почувствовала жалость в его сердце — и прижалась к прутьям всем телом за секунду до того, как на меня обрушился удар шеста.
«Помоги мне», — прошептала я ему прямо в мысли. Он вздрогнул и задержался, а затем облизал красные губы, выдохнул и шагнул через высокий порог.
Звонкий удар обрушился на прутья, отбрасывая меня прочь. Рука зажглась болью, и, баюкая ее, я упала на пол. Когда я подняла взгляд, мужчины уже не было.
* * *
Визуализация персонажей: https://litnet.com/ru/blogs/post/456499
Карта мира:https://litnet.com/ru/blogs/post/448352
2.
— Здравствуй! — родной язык, на котором не говорили пар-оольцы, выдернул меня из необычно долгого сна. — Ты меня слышишь?
Я подняла голову и села. Сколько я спала? Почему меня не будили?
Мужчина стоял у самой клетки и смотрел на меня. Его совсем не смущала, казалось, обстановка. Я огляделась — стражников не было.
Наверно, он прочел вопрос в моих глазах:
— Я их уговорил уйти на четверть часа. Даже эти дикари любят деньги и, конечно, благородное оправдание. — Он усмехнулся. — Ты меня понимаешь?
— Понимаю, — голос после четырех дней молчания слушался с трудом, но пугать его мысленной речью я не хотела. Мне очень, очень нужно было, чтобы он остался. — Кто вы?
— Меня зовут Дарис, — представился мужчина, садясь у клетки прямо на грязный пол. — Или Келлтор. У меня два имени: материнское и отцовское. Какое тебе больше нравится?
Он хотел мне понравиться. Я видела себя его глазами: разорванное платье, узкие белые бедра, которые он счел привлекательными, растрепанные волосы, почему-то показавшиеся ему трогательными. Он смотрел на меня так, будто я была сладостью.
Это было очень, очень мерзко. Я хотела спрятаться, но в клетке укромных уголков, конечно, не было. Да и выбора не было тоже — он был единственным лучиком в этой тьме, моей единственной надеждой. Говоривший на родном языке, заинтересованный во мне земляк. Похоже, очень богатый, раз смог подкупить идейных стражников. Вероятно, весьма влиятельный, раз смог зайти в этот храм и выйти из него, а пар-оольцы уступали ему дорогу.
— Мне нравится имя Дарис, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал мягко. — Это имя подходит герою.
