Княжна — удивительно! — была одна и еще не спала. Сидела на лавке и, кажется, уже очень давно расчесывала льняные пряди гребнем. Они так и струились чуть волнистым потоком, гладкие, подсвеченные огоньками лучин, что стояли на столе у окна, а девушка все водила и водила по ним костяной гребенкой и смотрела перед собой, то сводя брови, то расслабляя. Она встрепенулась, как заметила Грозу. Та в несколько торопливых шагов проскочила через горницу и подбитой птицей упала на колени подруги. Беляна замерла озадаченно, но в следующий миг опустила ей на макушку легкую ладонь.
— Что случилось? — спросила тихо. И сама же ответила: — Отец приехал.
Как будто это объясняло все и для всех. У них-то, наверняка, тоже разговор нелегкий случился, как свиделись. Снова княжна вынуждена была с любимым расстаться по его воле — и теперь уж, кажется, навсегда. Потому что князь с этого дня и шагу дочери не позволит без пригляда ступить. Больше Беляна говорить ничего не стала, мерно поглаживая Грозу по голове. После косу ее распустила, бережно распутала пряди, давая отдых голове, которая так и разрывалась от мыслей, ни за одну из которых нельзя было ухватиться. Гроза дышала в колени подруги, и хотела заплакать, а не получалось как-то. И все тянуло что-то в груди: вернуться в избу ту дружинную и в глаза Рарогу снова взглянуть. Зачем? Что он еще ей сказать может, кроме обидных слов? И не хотелось расставаться вот так: разругавшись, а по-другому, видно, не получится.
Они с Беляной так и уснули вместе, потеснившись на одной лавке — в обнимку. И каждая внутри свою боль несла, связанную с Владивоем. Утром тихо зашла челядинка, поставила на стол кувшин свежей воды — и так же неслышно удалилась. А Грозе полегчало малость от этой молчаливой ночи рядом с подругой, которая не расспрашивала ни о чем, но все понимала. Как вернулась она к себе, успела только умыться, переодеться да косу переплести, чтобы не ходить растрепанной, и прибежала другая челядинка, чтобы передать наказ Ратши к нему немедля явиться. Гроза лишь взвара клюквенного перехватила — и к отцу побежала.
Ратша встретил ее смурной и задумчивый сильно. Отхлынула уж опасность от ворот Белого Дола, от околицы Белодоли — и теперь туман отчуждения снова помалу затягивал его глаза. И не слишком заметно, кажется, а словно бельма какие встают: Гроза видела такое уже не раз. Порой он на много дней в полузабытье мог провалиться. И тогда только следи, чтобы не увела его река к берегу, не заставила броситься в воду. Кмети здешние уж привыкли к такой особенности воеводы и по личному велению Владивоя не спускали с его ближника глаз.
Он взглянул на дочь, как та присела рядом с ним на скамью у стола, махнул рукой на снедь, что была на нем расставлена: ячменная каша с брусникой, еще оставшейся с последних зимних запасов, хлеб удивительно свежий — женщины расстарались нынче ради приезда князя, все хотели ему из последних сил угодить. Исходил паром сбитень в кувшине, но отчего-то есть совсем не хотелось.
— Я отправил человека к Будегостю в Ждимирич, чтобы Домаслав сюда приехал, — проговорил отец ровно. — Пора уж. Хоть повидаешься с ним, залог сватовства отдашь, чтобы не сомневались они больше. А там после Ярилы Сильного да к Купале, может, и сватов пришлют.
И до того все его слова бесцветными были, будто он ни единой своей настоящей мысли выдать не хотел. Но печалило его и тревожило что-то сильно.
— К чему такая спешка, отец? — попыталась сохранить спокойствие Гроза, хоть внутри все и закрутилось тугим узлом. — Пусть бы на Ярилу и приезжал Домаслав, а там решили бы.
— Решили, — усмехнулся воевода. — Ты скоро такого нарешаешь, что мне баструка князевого воспитывать придется.
Перед глазами потемнело на миг. Нет хуже ничего, чем стыд от того, что отец вдруг обо всем догадался. Неведомо, кто ему в уши напел, неизвестно, кто мог их с Владивоем ночью на ристалище увидеть, а теперь Ратша и впрямь разгневался сильно.
— Не будет такого, — только и буркнула Гроза, едва сумев протолкнуть горький комок по горлу.
— Будет-не будет, а Владивой надавит — и под себя уложит быстро, — отец махнул рукой. — А ты все ж дочь рода старого, который от самого Белояра, первого князя идет. Мы князьям, посчитай, родня дальняя, крови от них недалекой. Не спутайся я с твоей матушкой, так выдал бы тебя сейчас замуж за княжича какого — не меньше. Да не просто меньшицей, а старшей женой, может, и княгиней будущей. А так… У Домаслава тоже род хороший. Отец его большое уважение имеет среди многих старейшин. У людей…
Ратша вдруг смолк, словно устал говорить. Посмотрел на Грозу внимательно и отчаянно — будто и впрямь за нее боялся, да показать не хотел.
— Я понимаю все, — она кивнула. — Только ты же знаешь, что не будет Домаславу рядом со мной счастья.
— Ты вила только наполовину, — сразу разгадал ее слова Ратша. — Обручишься, голову покроешь, дитя родишь — и не за что будет ей зацепиться, чтобы тебя за собой утянуть, дозваться.
— Ты не знаешь точно…
— Не знаю. Но надеяться могу. Ты одна у меня, и я жизни тебе лучшей желаю. Не уйти неведомо куда вслед за матерью, не стать наложницей князя. И не спутаться с находником этим. Тьфу… Хочу, чтобы по-человечески, по заветам богов у тебя все было. Даст Лада, так и сложится.
— Зря ты про Рарога так, — неведомо зачем заступилась Гроза. — Он не так прост, как кажется. И скрывает многое. Да и на службу Владивою собрался. Будет не хуже других кметей, а то и десятников.
— Да знаю я, что он непрост, — покачал головой Ратша. — И даже слыхал, в чем. Да только тебе об этом знать не нужно. И подальше от него держись. Вот уж кто вилы речной хуже.
Они замолчали надолго. Гроза даже попыталась каши съесть — ароматной, чуть сладкой от пустивших сок ягод, а в горло она плохо пролазила. Да и Ратша не слишком-то налегал на еду, хоть ему-то сил много нужно, такому мужу огромному. Как покончили они с утренней, отец вздохнул громко, повернулся вновь к Грозе и легонько хлопнул по столу: чтобы Божью ладонь не обидеть ненароком.
— Жди теперь жениха в гости. На торг в преддверии Ярилиного дня съезди, купи, лент на рубахи нарядные. Льна хорошего. Самой-то ткать нынче некогда.
Ни на какой торг Гроза не поехала, засела сама за рукоделие: хоть какое-то отвлечение, да и с князем, сидя в светелке, не встретишься даже случайно. Лишь ненадолго стало легче, как уехал Владивой на четыре дня в Любшину: со старейшинами говорить и решать, как дальше будут защиту веси, которая для многих лихих викингов, точно капля меда для муравьев, выстраивать. Уехал с ним и отец, да свободы никакой от этого ни Беляне, ни Грозе не вышло.
Кмети едва не по пятам за ними ходили, горницы их охраняли. Челядинки присматривали тоже. А уж пуще всего Драгица. И если гриди шли напролом и особо не скрывались, то женщины умели наблюдать так, что и не сразу заметишь. Зато уверенными быть можно, что любую мелочь, любое слово, неосторожно сказанное, обязательно услышат и воевода с князем, как вернутся. Потому подруги просто старались занять себя делами полезными и вынимающими все тяжкие мысли из головы. Садились в небольшой светелке и плели ленты на очелья или для украшения рубах и понев. Ткали — то одна, то другая — на небольшом и, видно, очень старом стане. Говорили помалу, конечно, но все не о том, о чем поговорить хотелось.
Так и рвались с губ княжны слова о Люборе, который, наверняка, как-то умудрялся и сейчас справляться о судьбе той, кого в жены взять хотел. Не верилось, что позабыл и надежды оставил все ж заполучить любимую. А Грозе отчего-то хотелось упомянуть Рарога, который ушел по реке со своими людьми, как только немного прошла боль от побоев. Лишь начал он ходить, не хватаясь бездумно то за один бок, то за другой. И казалось, что мысли сейчас несутся вслед за ним, куда-то в невидимую даль, что так похожа на Тот Свет — потому что так же недостижима, непонятна и пугающа.
Но пятерицу назад князь с воеводой вернулись, а почти вслед за ними приехал и Домаслав Будегостевич, гость дюже долгожданный. А что нет? Ждали его все, хоть и по-своему. Ратша — чтобы дочь замуж спровадить в скором времени. Гроза — чтобы попытаться Домаслава отговорить от затеи скорой и опасной. Не знала пока, конечно, как убеждать его будет и станет ли он слушать. Но она хотела попробовать: авось не глухой и не бездумный совсем, уж слыхал, что о Грозе люди толкуют, о ее матери и том, какое приданое та ей оставила. Может, хоть что-то в нем дрогнет сомнением.
