Думается, ждал и Владивой — зачем, только ему одному ведомо. Но так и сквозило постоянное нетерпение и напряжение в его взоре, когда все ж сталкивались они с Грозой в стенах острога.
Домаслав заявился в сопровождении молодых приятелей, самых ближних друзей. Шумно от них сразу стало во дворе: по тому гомону Гроза и узнала, что в остроге гости. Выглянула в окно, сощурилась от света яркого, что лился с каемки ослепительной большого облака, повисшего прямо над теремом. Да чуть о верхнюю перекладину затылком не стукнулась, опустив взгляд во двор. Настал все ж этот день.
Домаслав, не слишком высокий, скорее коренастый, стоял впереди своих ближников, а к нему уже спускался Ратибор. Поправил воевода пояс, разглядывая парней, один справнее другого — и улыбнулся приветливо. С готовностью он обхватил своей широченной ладонью запястье Домаслава, пожал, не жалея — тот выдержал. Пронеслась по небу закрывавшая Дажьбожье око тучка, и поток нестерпимо ярких, теплых лучей хлынул на светло-русую макушку Домаслава. Яркой зеленью вспыхнула его рубаха, аккуратно вышитая, с тонкими шелковыми лентами по краям рукавов и ворота. Парень поднял голову и встретился взглядом с Грозой, которая так и не успела спрятаться, увлеченная разглядыванием гостей. Она помнила его лицо хорошо, хоть и видела последний раз уж, посчитай, пять зим назад. Все такой же открытый, с чертами, больше на княжеские похожими: видно, что рода хоть и не самого старшего, но и не последнего. Домаслав улыбнулся широко, прищурился, словно светило само ослепило его. Гроза невольным жестом пригладила волосы. И до слуха отчетливо донеслись слова назначенного отцом жениха:
— Хороша у тебя дочь, Ратибор. И с другого конца княжества не жалко было бы ехать.
Парни все позадирали головы, чтобы воочию убедиться, так ли она хороша, как приятель их говорит. Загомонили одобрительно — и только строгий взгляд Ратши заставил их стать чуть серьезнее и смолкнуть хоть немного. Воевода махнул рукой Грозе, чтобы не глазела зря — и та вновь вернулась в прохладный полумрак горницы. И голову отчего-то вело. Наверное, от ясного теперь осознания, что слова отца, которые, наверное, казались чем-то несбыточным, шуткой, насмешкой ли Недоли, все же обернулись правдой. Вот он, приехал Домаслав — настоящий, красивый — кого обманывать. И смотрит на нее так, будто вчера только виделись и в тайне от родичей целовались у реки. Наверное, оттого, что знала Гроза его с самого детства. И близость эта, засевшая в самые глубины души, теперь поднялась взбаламученным песком со дна, затуманила взор, встала колючей пылью в горле, теплом в затылке. Обернулись все воспоминания теперь другой стороной, окрасились другими красками, повзрослев, отяжелев — и наверное, не будь Гроза той, кем быть ей кровь матушки назначила, она, может, и поняла бы сейчас, что отец сделал все правильно. Что он постарался для дочери так, как только мог.
Но Гроза все ж помнила, кто она есть. И что ждет ее дальше. А потому легкое волнение схлынуло так же быстро, как накрыло ее, оставив за собой только полосу пустого холодного берега: с обрывками былых радостей, теперь незначительных, хлипких, как лохмотья тины и тонкие веточки, что застревают в мокром песке.
Скоро прибежала и челядинка Риска, позвала скорее в общину: гостей приветствовать, чествовать, угощать самым лучшим, что водилось еще в остроге в ту пору весеннюю, когда прежние запасы на исходе, а следующих урожаев ждать еще долго.
Гроза прихорошилась, как могла: не позорить же теперь отца видом растрепанным и смурным. Челядинка помогла ей надеть поверх нижней рубахи верхницу нарядную, крашеную корнем марены, еще совсем новую, а потому яркую. С тонкой зеленой каймой шелковых лент по вороту и рукавам. Перехватила талию тканым пояском. Подвески бронзовые шумящие, прикрепила на грудь возле плеча. И нитку бус, бережно собранных с самой юности, с оберегами, не забыла.
И старалась она все ж больше для Ратши. Чтобы с гордостью он смотрел на единственную дочь, а не думал только о том, чтобы после ее отчитать за вид неподобающий.
Скоро она вошла в общину — и негромкий разговор мужей тут же стих. Все повернули головы в ее сторону: даже неловко стало, хоть Гроза и привыкла к вниманию. Да все считала, что сама она не больно-то его достойна: все чары материнские мужчин влекут. И сейчас то же чувство покоя не давало, от которого горько в горле становилось. И хотелось бусы с шеи сорвать, очелье скинуть и волосы растрепать, чтобы видно стало сразу, кто она такая на самом деле. Не ведьма, да немногим лучше нее.
Но Гроза натянула на губы приветливую улыбку и степенно прошла дальше, одаривая взглядом каждого парня, что на нее смотрел в эти мгновения.
— Здравы будьте, — поздоровалась, слегка склонив голову, и посмотрела теперь на Домаслава. — Здравствуй, Домаслав Будегостевич.
Тот и с места подскочил, как будто толкнул кто его, задремавшего. Порывистым взмахом руки откинул ото лба теплого ржаного цвета волосы.
— Поздорову, Гроза… — и добавил, спохватившись: — Ратиборовна.
Опустил уважительный взгляд на воеводу, а тот кивнул одобрительно, как будто то, как встреча дочери с женихом прошла, ему понравилось. Видно, ждал от нее вывертов каких, а то и нежелания даже к гостям выйти. Да не хотелось ей сейчас упрямиться, не хотелось обижать ни в чем неповинных людей пренебрежением и отца позорить.
Она подошла к скамье, чтобы рядом с Ратибором присесть, и в спину вдруг нагретым воздухом снаружи качнуло. Она не обернулась даже, не взглянула и не услышала ничего, только поняла, что Владивой пришел. Впился его взгляд как будто в самую шею, скользнул до пояса — точно пальцы твердые, чуткие, ощупали. И захотелось вмиг голову откинуть, поддаваясь на незримую ласку. Она выдохнула медленно, присаживаясь, делая вид, что и не заметила ничего. А после только, как послышались шаги, повернулась к князю.
Парни так и повскакивали со своих мест, наперебой кланяясь, но приветствовать правителя от имени всех, оставил право Домаславу. Тот не растерялся вовсе, хоть воочию князя видеть ему доводилось вряд ли часто. Приветствовал его громко и с должным почтением, храня на губах улыбку не слишком широкую, но достаточную для случая. И на какой-то миг взгляды их с Владивоем, направленные друг на друга, заледенели. Как у двух волков, которые столкнулись на узкой глухой тропке в голодную пору. Неведомо как, но Домаслав, похоже, почувствовал угрозу, что исходила от правителя. Может, тот и не хотел ее выказать, а Гроза ощущала ее так ясно, будто та паром банным обдавала с головы до ног. И уж намокли завитые прядки за ушами от испарины: то ли опаски невольной, то ли шальной, почти безумной радости, что вспыхивала короткими проблесками в груди. Как ни крути, а любая девица возгордилась бы, если бы сам князь вот так безмолвно, но понятно для многих, кто увидеть это хотел, заявлял бы на нее права. Чем Гроза другая? Рядом с Владивоем она и чувствовала себя порой девчонкой бестолковой, податливой, отзывчивой к ласкам того, кто ее восхищал, к кому она тянулась неосознанно. И сколько бы она ни пыталась побороть это опасное чувство, оно все равно постоянно бросало ее словно в кадку с теплым медом, из которого не выберешься так просто. Да после еще долго липнуть будет.
Князь сел во главу стола, что была не занята, хоть Ратша в этом остроге и был единственным боярином, старшим, кому только и можно это место занимать. Но раз тут Владивой — то ему как раз по праву. Разговор, который на время затух с появлением Грозы, теперь и вовсе, казалось, окончательно помер. Парни переглядывались тихонько, ожидая, когда правитель заговорит первым, о чем пожелает расспросить.
— Стало быть, в поисках невесты ты сюда приехал, Домаслав Будегостевич, — улыбнулся Владивой, сложив руки перед собой.
И с вызовом посмотрел на воеводу, который набычился заметно. Неведомо какие разговоры были между ними, пока они в Любшине гостевали, а многие из них, видно, были не слишком приятными. Гроза знала отца и понимала, что вряд ли он смолчал, как догадался, что князь на нее вовсе не равнодушно смотрит. И даже не как смотрит на дочь. To, кажется, чем дальше, тем яснее становилось каждому. Вон, даже Домаслав сразу заметил.
