Странно, уж сколько он курил, но с сигаретой я Николая Ивановича никогда не видела! Он считал, что это неблагородно. Кроме трубки признавал разве что сигары, но и те почти не употреблял.
— Дорогая! — обрадовался Лешковский и поцеловал меня в щеку. — Как вы доехали?
Интересно, обращение на «вы» — это тоже признак благородства? Или уважения? Я гадала долгие годы, отчего он ко мне, годящейся ему чуть ли не во внучки, обращался всегда так. Не смогла понять. Возможно — это та часть закрытого общества, к которому он относился, та часть элиты, которой мне никогда не стать и не понять.
— Прекрасно! — ответила я, натянув улыбку: жаловаться неприлично. Воспитанные люди всегда говорят, что у них все отлично, даже если бандиты пытаются убить их парня, которого и во второй жизни уже нет в живых. Поправка: в этой жизни! В этой! Я все время путаю их. Так недолго и в дурдом загреметь, коли ляпну что-то не то. Пора учиться контролировать мысли и взвешивать слова.
— Чай, кофе, мартини со льдом? — Вежливые люди никогда не переходят сразу к делу, да, я помню это. Сперва нужно убедиться, что гость хорошо себя чувствует, что он комфортно устроился и готов к общению.
Я заулыбалась:
— Вы помните мои предпочтения?
— Конечно. Мартини со льдом сейчас прибудет. Располагайтесь, — показал мне рукой на кожаное сидение углового дивана.
Вот так мужчина! Ему даже отвечать на вопрос не пришлось. Сам понял, от чего бы я в данный момент не отказалась. Хоть я и пообещала себе больше не пить, но это был особый случай. А беспричинно употреблять, как я это делала многие годы, я точно уже теперь не буду. Клон помог мне увидеть себя со стороны.
Получив вожделенный напиток, я тут же сделала несколько жадных глотков. Да, пить быстро и большими глотками неинтеллигентно, но мне сейчас было не до жеманства.
Ювелир это понял, потому уселся рядышком, взял из моих рук бокал, медленно опустил на подставку на журнальном столике, положил руку мне на ладонь и, проникновенно уставившись в мои глаза, мягко полюбопытствовал:
— Так что же у вас случилось, Ксюшенька?
— Я нашла клад, — не стала я лукавить. — И мне нужно знать, сколько он стоит.
Николай Иванович приложил вторую ладонь себе к лицу и постучал пальцами по скуле, как делал в минуты крайней задумчивости. Засим изрек:
— Ну что ж, я не буду выпытывать, откуда вы его взяли, этот клад. Это забота органов внутренних дел, а не моя. И читать нотации о том, что связываться с бандитами и крупными деньгами (а где крупные деньги — там всегда бандиты, так что не спрашивайте, откуда я узнал), так вот, что это плохо заканчивается, не стану: вы взрослая девушка, с головой на плечах, сами должны думать. Но если хотите рассказать — милости прошу, я всегда выслушаю.
— Нет-нет, вы неправильно поняли! — закачала я головой во все стороны, тут уже лукавя. Но что поделать — не рассказывать же ему всю правду про параллельные миры! — Я просто их нашла. Драгоценности.
Его взгляд посуровел (Лешковский не любил, когда ему врали), но все же он сказал:
— Тогда доставайте, Ксения, что там у вас. Посмотрим, оценим.
Я потянулась к пакету. Он же привычно вооружился лупой и сменил очки. Через несколько секунд деревянная шкатулка очутилась в руках у ювелира.
— Ого, — присвистнул он. Я в свою очередь весьма удивилась, так как для высшего общества это было неприемлемо. Что же он такого обнаружил в шкатулке, раз не смог сдержаться? — М-да, конечно… — через мучительную минуту добавил он к «ого».
— И все-таки! — поторопила я. — Вам же лететь.
— Ах, да! Спасибо, что напомнили. Это очень мило с вашей стороны, дорогая, потому что я в действительности позабыл о своих делах! Тут такое, что… Не каждый день увидишь.
— Бриллианты?
Ответом мне был раскатистый, но в то же время выдержанный в рамках приличия смех.
— Милая моя, простые бриллианты меня давно уже не удивляют. И сапфиры с топазами аналогично. А вот это, — он взял в руки тот камень, что лежал отдельно, неограненным, и поднес его ближе к моим глазам, чтобы я могла разглядеть, — вот это, дорогая Ксения, заставляет меня забыть обо всем на свете. Голубые алмазы — редкость!
— Голубой алмаз? — удивилась я. — И такие бывают? Но он же… прозрачный.
— Все алмазы прозрачные, — начал терпеливо объяснять мне Лешковский. — Но бесцветных из них не так много. Чаще алмазы имеют желтый и коричневый оттенок. Встречаются и розовые. Но голубые… В последнее время все реже и реже. Поэтому голубой алмаз тянет уже на миллион долларов за карат.
Я громко ахнула и закрыла рот рукой. Успокоившись, спросила:
— А в этом камне сколько карат? Ведь он… большой.
— Большой, — легко согласился со мной друг, кивнув, и взялся за линейку и циркуль. — Сейчас мы его аккуратненько измерим.
Через долгие четыре минуты мне было сообщено:
— Здесь как минимум пять карат…
— О Боже… — простонала я. Пять миллионов долларов?! Это уже слишком! Мне столько не надо! — А вы уверены, что это именно тот самый… редкий… голубой? — Кашлянув, добавила: — Простите.
— Ничего, вы правы. Конечно, на глаз такие заявления делать нельзя. Необходима проверка. Но я работаю в этой сфере уже столько десятилетий… Я почти уверен, что прав.
Я тоже была почти уверена. Это ведь счастливая жизнь. Или мне нужно заключать определение в кавычки? К чему приведет новоприобретенная способность отыскивать пачки денег и редкие драгоценные камни? Вряд ли к добру.
Мы долго молчали, глядя в одну точку. Лешковский выглядел крайне озадаченным. Я же чувствовала рассеянность. С одной стороны, я нашла то, что искала. Но вот — что дальше?
Словно услышав мои мысли, Николай Иванович предложил:
— Я бы купил его у тебя… Я так понимаю, тебе нужны деньги? — Я моргнула, оттого что давний друг неожиданно перешел на «ты», и впала в кому. Это на него камень так повлиял? Ввиду этого ответить не смогла. — Я знаю, что нужны, можешь не отвечать… На поиски клада просто так не отправляются… Только вот… Мне документы необходимы, понимаешь? Что драгоценности не украдены. Понимаешь? — повторил он вопрос, и мне пришлось с трудом, но кивнуть: этикет обязывал отвечать. — А у тебя их нет… Как найденное в земле, ты обязана была предъявить властям. И получить свои проценты. Но камень стоит больше, чем все остальное, понимаешь? И как нам быть?
Он хмыкнул, я хранила молчание.
Резкий звонок заставил нас вздрогнуть. Лешковский схватил трубку аппарата. Оказалось, что
