тот, который прервал один из полицейских. Ригерлаш сминал меня, подчинял, его язык танцевал, подавлял и околдовывал, а губы обжигали и заставляли растворяться в этом поцелуе, и я забывала, кто этот восхитительный мужчина, в чьи плечи я вцепилась.
Стоп! Обнимала?! В какой момент Ригерлаш снял с меня заклятье и я могла шевелиться? Одно дело — целоваться и не иметь возможности оттолкнуть наглеца, а другое дело — целоваться и обниматься с ним. Теперь уже не будет возможности сделать вид, что я этого совсем не хотела.
Ригерлаш отстранился раньше, чем я успела принять какое-либо решение. Смотреть ему в глаза я стеснялась и отвернулась, скрывая румянец, который совершенно точно залил мои щеки.
— А теперь поговорим о том, что ты сделала с Лютером, — совершенно спокойно сказал Ригерлаш. — И как это можно остановить?
* * *
Сглаз я сняла, и лужайку мамаши мэра полицейские убрали, причем госпожа Кафлиц так и не успела стать свидетелем этого. Она то ли отсутствовала, то ли спала, потому что, вспоминая мерзкую старуху, понимаю: вряд ли бы она упустила повод устроить внеплановую истерику.
Дом у госпожи Кафлиц был до того милым, что сводило зубы, и появлялось желание вернуть сглаз Лютеру обратно, чтобы он, так сказать, закончил свое грязное дело. Из красного кирпича, с белой крышей и террасой — дом словно сошел с картинки. Вместо лужайки его окружали цветы сотен видов и оттенков, а небольшие столбики в середине крупных кустов по ночам загорались магическими огоньками. Они не только играли роль украшения, но и защищали госпожу Кафлиц. Мэр свою матушку любил, холил и лелеял, так что за отличным видом домика следили работники городских служб, а вовсе не противная старушонка. Прополи она свои заросли роз хоть раз, и я бы посмотрела, на сколько хватило ее любви к цветам.
Я скользнула взглядом по окнам с резными наличниками и успела заметить, как дрогнула штора. Это что значит? Госпожа Кафлиц все это время наблюдала за нами?
Я раздумывала над этим до самого возвращения домой, а после все мысли улетучились, потому что Ригерлаш заявил:
— Я запрещаю тебе покидать дом.
Я оценила высказывание и почти с ним согласилась. Почти, потому что слов, способных выразить степень моего возмущения, не нашла.
— Ага, конечно. Вы же, Мартин Ригерлаш, имеете полное право это делать.
Ригерлаш приподнял бровь, а я уточнила:
— Надеюсь, вы поняли, что это был сарказм.
— Надеюсь, ты поняла, что я говорю всерьез, — спокойно ответил мужчина. — На дом будет поставлено заклинание. Если выйдешь за дверь, я об этом узнаю, и тогда сидеть тебе придется уже в тюрьме. Напав на полицейских, Франциска, ты совершила преступление, и, оставляя тебя дома, я становлюсь твоим сообщником. Нужно быть уверенным хотя бы в том, что новых ты не натворишь.
— Я не просила, — пробурчала, правда, как-то неуверенно. Все ж таки в тюрьме оказаться не хотелось. — Мне работать надо. Кабинет открывать и вообще…
— Да ладно, — фыркнул Ригерлаш. — Лицензию ты уже получила, зелья варишь сама. Зачем тебе выходить?
— А реклама? — вскинулась я. — А ингредиенты?
— Я оставляю тебе Тиль. Ее будет достаточно для того, чтобы не натворить дел, но заняться работой. Заметь, как этого уже много, в тюрьме помощников тебе вряд ли выделят, а работать придется на каменоломне — там о красоте думают мало.
— Я оценила, — серьезно сказала я, скрывая радость. Тиль мне сейчас действительно необходима: поговорить со швеей давно пора.
* * *
— Он не убивал! — твердила Тиль, прижимая руки к груди. Я бы поверила ей и так: сама не представляла, как все это мог провернуть дух, который столько времени провел рядом со мной, но для профилактики принесла зелье. Открытая бутылочка заполняла комнату ароматом лаванды, а Тиль говорила и говорила без остановки. Оказалось, Уго действительно мог удаляться от картины, но выяснили они это совсем недавно. Тот раз, когда я встретила Уго в часовне, был единственным, когда он осмелился это сделать, и повторять больше не планировал.
Все это Тиль повторила уже раз пять и отступать от своих слов намерена не была. Я бродила по комнате, нервно покусывая ноготь на правом мизинце, и размышляла. Все происходящее никак не укладывалось в ровную понятную картину, и это мучало. С одной стороны, главное, что с меня сняли обвинения в убийствах противников ведьм, но, с другой стороны, оставлять Уго без защиты казалось подлым. Сейчас бы броситься вперед воевать с целым миром и вырвать из кого-то признание в убийствах.
Даже если дух не виновен, меня опять попытались подставить. Еще бы, в моем доме находился, если это можно так назвать, первый претендент на роль убийцы. Вкупе с остальными подозрениями это как минимум странно. Но теперь, если кого-то убьют, обвинить Уго не смогут: дух не в силах взять в призрачные руки нож, а тело Угрича у Ригерлаша под присмотром. Да и я сижу взаперти и, по мнению магов, вряд ли защиту смогу обойти. Выходит, что таинственный убийца наоборот спасает меня от подозрений? Смешно. А если убийства закончатся? Это, конечно, неплохо, но мы с Уго опять попадем под подозрения — как только нас лишили возможности действовать, так сразу все и прекратилось.
Я посмотрела на Тиль и потерла виски — от происходящего они начали ныть.
— Так, Паула, сбегай-ка ты в типографию и дай объявление в газету. Нужно сообщить общественности, что кабинет красоты с завтрашнего дня работает.
Тиль все выполнила, вечер мы посвятили подготовке к работе, а на следующий день моя мечта детства начала свое исполнение. Первой ко мне заявилась Адель, которая привела с собой подруг. Все как на подбор: грудастые, высокие и красивые, так что я в полной мере почувствовала свою ущербность и даже выпрямила спину, чтобы мой бюст смотрелся как можно выгоднее. Непонятно правда, кто на него должен был посмотреть.
Оказалось, что девушки вполне себе приятны в общении, не хотели, чтобы губы стали больше ушей, а в моей власти было сделать именно это. Так что время до обеда мы провели очень даже приятно: в разговорах и уделяя время различным процедурам, а вот после на пороге моего дома появилась очень неожиданная гостья.
Так уж вышло, что я как раз провожала Адель и немного задержалась в холле, пришлось встретить госпожу Кафлиц самостоятельно. Матушка мэра приподняла ножку, переступая порог, и тут увидела меня. Лицо ее тут же перекосило, опять давая возможность утверждать, что
