— Некогда, в городе перекушу.
Разглядев петлички под распахнутой шубой, постовой отдал мне честь. Волков привстал, когда я без стука вошла в его кабинет.
— Ваше высокоблагородие, — улыбнулся он, — какой неожиданный визит.
Был он тоже в мундире, пуговицы блестели, воротничок крахмально топорщился.
— От высокоблагородия слышу, — огрызнулась я. — Почему не разбудил?
Грегори снял с меня шубу.
— Ты так сладко спала.
— Григорий Ильич! — Вывернувшись из неуместных объятий, я топнула ногой.
— Ну хорошо. — Он вздохнул и пристроил шубу на вешалке. — Прости, не подумал. Усаживайся, я все расскажу.
Елену Николаевну Чикову обнаружила горничная, когда явилась в хозяйскую спальню раздвигать шторы. Было восемь утра. Горничная закричала, на крик прибежали лакеи, один из них немедленно отправился в приказ. Григорий Ильич был на Гильдейской улице в доме Чиковых без четверти девять.
— Тело лежало на кровати на спине, одеяло сбилось к ногам, сорочка задралась, судя по всему, женщина не пыталась сопротивляться, а билась в конвульсиях, — перечислял Грегори монотонно, — по эластичности мышц и малому окоченению можно предположить, что смерть наступила не ранее шести часов утра. Причиною же послужили многочисленные ножевые раны, особенно та, что пересекала живот от реберной дуги до подбрюшья. Картина, доложу тебе, неаппетитная. Рыбу так вспарывают, что с одного удара кишки наружу.
Сглотнув горькую слюну, я спросила:
— Оружие обнаружил?
— Нет.
— Следы борьбы, кроме постельного беспорядка?
— Присутствуют. Туалетный столик сдвинут, пуфик на боку, угол ковра завернут. Шума никакого слуги не слышали или внимания не обратили. Барыня грузная была, неловкая, мебелью громыхала часто.
— Муж ее где?
— Его с позавчерашнего дня никто из слуг не видел.
— Что-нибудь странное?
Грегори ухмыльнулся.
— На лицо покойницы дохлую белку положили. То есть я эту падаль уже на подушке увидел, но горничная рыдала, что сбила ее с барыни, когда над нею наклонялась.
— Это же моя белка! — ахнула я.
— Прости?
— Помнишь, я говорила, что заместо саквояжа трупик звериный положила?
— Теперь вспомнил, — протянул Волков. — Однако это меняет дело.
Григорий Ильич подошел к двери, запер ее, вернувшись к столу, на место не сел, наклонился ко мне.
— Получается, некто своих денег не нашел, озлился и к Чиковой за ними отправился?
— Почему к ней? Она в деле была? Не муж ее, а она?
— Либо не Мишкина, а она? — Грегори явно дразнился.
— Тогда подозреваемых двое? Чиков и мадам?
— Это бандерша.
— Почему ты так уверен?
— Потому, Гелечка, что Сергей Павлович этого сделать никак не мог.
— Его с бала никто не видел!
— Слуги не видели, но, например, Мишка твой Степанов видел, но под маской чулочной не опознал.
Нет, все-таки мы с Грегори родственные души, вон как тоже театральные эффекты обожает. Пришлось восторженную публику изображать, глаза пучить, бровями шевелить.
— Господин Чиков, а точнее, его труп бездыханный, лежал с позапрошлой ночи в погребе дома на соседней с Архиерейской улице. А нынче, доставленный по моему приказанию младшим чином Степановым, находится в приказной мертвецкой.
Если Волков ждал аплодисментов, то не дождался.
— Какая же ты скотина!
— Что за вокабуляр, Евангелина Романовна? Стыдитесь.
— Ты его догнал все-таки? Догнал, а мне сказал, что не удалось.
— Я должен был во всеуслышание заявить, что мальчишка до смерти человека пристрелил? Ты воображаешь, какой вред душевному здоровью ребенка был бы нанесен?
— А мне потихоньку?
— Чтоб ты немедленно поскакала труп осматривать? Чтоб Мишка все понял?
Недовольно посопев, я признала правоту собеседника.
— Прости, погорячилась. Можешь меня в ответку как-нибудь обозвать, обещаю не обижаться.
— Рыжая идиотка.
— Не обиделась. Квиты. Когда ты Чикова догнал, он уже помер?
— Хрипел в агонии. Одна пуля в плечо попала, другая в живот. Откуда только на беготню сил нашел!
— От опия, — сказала я уверенно. — Он и боли, верно, не ощущал.
— Пожалуй. Хочешь труп осмотреть?
— А то я трупов не видела, — отмахнулась я с фальшивым высокомерием. — Твоему заключению доверяю. А смотри, как ладно получилось. Бобруйский велел следы подчистить, и Чиков немедля к гадалке явился. Значит, правильно я предполагала — он подручный и есть.
— Умница! — Волков чмокнул меня в нос до того, как я успела отшатнуться. — А теперь, дражайшая надворная советница, нам с тобою осталось только новостей ждать. Служивых я на вокзал и к заставе отправил, разыщут преступницу.
— То-то в управе пусто, недостача у вас с работниками, господин пристав, — подпустила я шпильку. — Упустят. Тем более у Мишкиной фора была. Что застава говорит? Уезжала мадам из города?
— Нет, санки у нее приметные, одноместные беговые, на них внимание бы обратили.
— Она пешком выйти могла. Ярмарка же, многолюдие. По уму, нам человек сорок на прочесывание снарядить надобно. Мишкина, скорее всего, в толпе затеряться пробует, чтоб вечером к торговцам отъезжающим прибиться, или у знакомых схоронилась.
Григорий Ильич пожал плечами:
— Знакомые не приютят, она ведь не просто человека убила, а важную городскую чиновницу.
— Блатные?
— За такое не впишутся, — сказал Волков с сомнением и, подойдя к вешалке, взял мою шубу. — Проверим.
— Куда? — скользнула я в рукава.
— Корольку местному визит нанесем.
Приказ мы оставили на городового. Сколько у нас Мишкину ищут? Человек пятнадцать всего. Мало.
— А давай-ка, Григорий Ильич, прежде в приют заглянем!
— Как пожелаешь. — Волков предложил руку, я приняла. — За мальчишек тревожишься?
— И за девчонок. Видишь, ни одного карманника в торговых рядах и нищих на паперти негусто.
Богадельня располагалась неподалеку от храма и была двухэтажным темным доминою с решетками на окнах.
«На тюрьму похоже», — решила я, пока Грегори колотил в дверь. На стук никто не выглянул.
— Черный ход еще быть должен. Попробуем там?
Но тут дверь отворилась. Пацаненок в наброшенном на плечи одеяле посмотрел удивленно на чиновничьи мундиры.
— Здрасьге.
— К начальству веди, — сказала я строго. — Зовут как?
— Так нет никого… — начал мальчишка, но мы с Грегори уже вошли в темный вестибюль. — Митькой кличут.
Вестибюль был парадный, пол отделан мраморной плиткой, стены украшала лепнина, у мраморной же лестницы стояла огромная ваза в два, не меньше, человеческих роста. Люстра выпирала из потолка наподобие чудовищного созревшего фурункула.
— А меня Евангелиной Романовной, а это — пристав Григорий Ильич Волков.
Дмитрию было лет десять, голодных, грязных и вшивых лет.
— Тетенька Евграфьелина, — протянул пацан, — а правду говорят, что барыня того, преставилась?
— Правду.
— Совсем?
Я кивнула. Митька подпрыгнул.
— Побегу наших обрадовать, скажу, точно-преточно, совсем-пресовсем!
— Обожди, — придержала я его за край одеяла. — Хоть кто-то из взрослых с вами есть?
— Никого. С утра разбежались все, и классные дамы, и охранники, кухарка последней ушла, харчи с кухни на сани сгрузила и тю-тю. Да сами посмотрите. Там, — он махнул рукой на лестницу, — кабинеты начальственные и классы, пусто.
— А дети где?
Он махнул куда-то в сторону.
— Побег я, тетенька!
Пацан зашаркал по плиткам, Волков сказал:
— Верхний этаж осмотри, — и последовал за ним.
Много времени осмотр у меня не занял, пустые классы явно не использовались по назначению, доски были девственно чисты, аккуратно разложенные на полочках кусочки мела идеально квадратны. Пахло холодной затхлостью и немножко мышами. Учительская гостиная, напротив, выглядела обжитой, здесь был даже камин с прогоревшими до золы, остывшими уже дровами. Кабинет же директрисы, отделанный в аляповатом стиле с обилием позолоты, подвергся совсем недавно разграблению. Дверца стенного сейфа распахнута, ящики стола валяются на полу. Крысы сбежали с тонущего корабля, не забыв прихватить корабельное имущество.
