— Геля!
Обернувшись на возглас, я едва удержалась на ногах. Мишка Степанов бросился обниматься.
— Малый сказал, ты пришла!
Одет помощник мой был пристойно: в справный шерстяной костюмчик, штаны заправлены в сапожки, из-под ворота тужурки выглядывал воротничок чистой сорочки.
— Экий ты франт!
— На гимназиста похож?
— Изрядно.
Мишка покрутился из стороны в сторону, я изобразила восторг.
— Его высокопревосходительство там порядки наводят, пошли.
К мраморной лестнице возвращаться не пришлось, Мишка провел меня через какую-то комнатенку, мы вышли в темноватый коридор, доски пола скрипели под шагами. Мишка рассказывал:
— Мы с Костылем как про директрису услыхали, сразу в приют бросились. А здесь тарарам форменный происходит. Начальство все подряд хватает да деру. Саней уйма, грузят на них. А спальни-то никто и не отпер даже. Ну, мы Митьку нашли, он у нас блаженненький слегка, бродит безнадзорно, его и не трогают. Митька как раз шкапчик с ключами нам показал.
Мы спустились по шаткой лестнице не на первый даже, а в подвальный этаж, в нос шибанул запах гнилой капусты.
— Там кухня, — показал Мишка, — здесь карцер и охранников закуток, тут спальня девчонок.
Я заглянула в приоткрытую дверь. Многоярусные дощатые нары, оконце у самого потолка забрано решеткой, настенный светильник едва теплится. Какой кошмар.
— Нам с Костылем, когда мы про Чикову рассказали, сперва не поверил никто. Некоторые даже собирались на промысел отправляться. Но после обговорили, решили обождать, чем дело кончится. Я говорю, непременно… — Он толкнул створку и заорал: — Говорил вам, надворная советница Евангелина Романовна придет?
Я вошла. Эта спальня была гораздо больше девичьей. Те же многоярусные нары, но в центре стоял длинный стол с лавками, на которых сидели сироты. Было их много, человек пятьдесят, совсем крохи и подростки, мальчики и девочки. Оборванные и грязные, с нечесаными головами, с какими-то болячками на лицах. Отдельно сидела группка нарядных девиц, но под румянами и сурьмою просматривалась та же болезненность, что и у прочих.
Постаравшись, чтоб голос не дрогнул, я поздоровалась. Мне ответил нестройный хор.
— С нами-то что теперь будет? — звонко спросила девица с папильотками на голове.
— Разберемся. — Я обернулась к Михаилу. — Возьми пару ребят в помощь, отправляйтесь в булочную, скажи там, чтоб вам свежей сдобы упаковали на всех, а счет пусть в приказ занесут, я после оплачу.
И заговорила громко, перекрикивая возбужденный гул:
— С сегодняшнего дня на промысел никто выходить не будет, ни карманники, ни форточники, ни подручные фартовых, ни… девушки. Понятно? На паперти стоять тоже запрещено.
Если бы Чикову можно было второй раз убить, я бы сделала это с превеликим удовольствием. Хотя будет мне с кем потешиться, не одна она злодейства творила, все приютское начальство в доле с нею было. Всех разыщу и накажу поименно. Всех.
— Волков где? — спросила я Мишку.
— Так разбирается, — отмахнулся пацан. — Танька, слышь, ты б сорганизовала баб, чайку чтоб…
— Где? — перебила я.
Танька, та самая барышня в папильотках, уже подняла с мест девичью стайку.
— На дворе, — объяснил Михаил, — через кухню выход. За бабами ступай, не ошибешься.
— Еще раз девочек бабами обзовешь… — показала я кулак. — Понял?
Кухня была просторной, предполагалось, что здесь ежедневно готовится на пятьдесят человек, но посуды столько даже не было. Десяток жестяных кружек, ведерный котел на плите и стопка щербатых тарелок.
— Живем! — воскликнула Танька, встряхивая мешочком. — Заварка.
Я посмотрела на распахнутые дверцы пустых шкафов. Девочки хлопотали, разводили огонь, наливали в котел воду, замурзанная малышка собирала в кружку рассыпанную на полу крупу.
Кухарку я выпорю самолично. Надо немедленно закупить продуктов, человека приставить к готовке. Ах, неплохо бы еще Мишкину арестовать. Но это даже неважным сейчас мне показалось. Скажу Грегори, чтоб кого-нибудь из приказа сюда отрядил.
Поднявшись по ступенькам, я очутилась в сенях с водяным бочонком в углу, толкнула дверь и вышла на хозяйственный двор. Аршинах в десяти от крыльца у коновязи Григорий Ильич беседовал с неким нарядным господинчиком в блестящих штанах, клетчатом пальто и сапогах гармошкой. Чуть позади пристава под стеночкой прислушивался к разговору Костик. Мальчишка тоже приоделся, и если бы не костыли, я бы с первого взгляда его не признала даже.
— Евангелина Романовна, — заметил меня Волков, — я как раз пытаюсь объяснить господину Обуху, что сироты этого заведения нынче в распоряжение его не поступят.
Обух сплюнул мне под ноги.
— Баба?
— И вам доброго денечка. — Я нащупала в кармане рукоять револьвера. Уголком глаза я заметила, что Грегори напрягся, как обычно бывает у кулачных бойцов. — Так что кому непонятно?
— Баба!
Вот ведь заладил.
— Ну что ты, мил-человек, баб, что ли, не видал? И потому не уверен? Так баба, точно баба, Христом-Богом…
Это я зря, в правой руке у меня револьвер, им креститься неудобно. Этот-то фартовый хлипкий, его на раз-два уделать можно, а вот те, которые за калиткой отираются, противники посерьезнее. Их четверо, а может, больше, мне только четверых с этого места видно.
— Глумишься? — Собеседник продемонстрировал в оскале золотую богатую фиксу. — Над Обухом посмела…
— Мадам Мими, — перебила я, — Манька которая из «Храма наслаждений»…
— Чего?
— Она Чикову прирезала, от нее все твои беды. Сам рассуди, не пришей она директрису, все бы своим чередом шло. А теперь, вишь, допросы, розыски, следственные мероприятия. — Меня несло, натурально вдохновение захлестывало. — Хотели бы на тормозах спустить, не получится. До самых верхов дело дошло.
— И чего?
— Того! — напирала я, почти вжав мужика между кольями ограды. — Манька чиновную даму зарезала, и, пока мы ее не арестуем, не будет никому из вас малолетних помощников.
— И когда вы ее повяжете? — трепыхнулся собеседник, даже пихнул, то есть попытался, я успела уклониться.
Горестно вздохнув, я призналась:
— Ох, мил-человек, не скоро. Ярмарка же нынче, многолюдье, а в приказе служивых, сам знаешь, негусто.
— Работнички! — Фикса победно блеснула. — Да мы бы эту Маньку в два счета…
— Неужели? — Изобразив недоверие, я отодвинулась на приличное расстояние. — Ну да хвастать — не мешки ворочать.
— К вечеру!
— Ну-ну…
— Не веришь? Обуху не веришь?
— Изловишь мне мадаму, — присела я в шутейном реверансе, — поверю и благодарность в приказе выпишу.
— Ваших полканских приказов недоставало!
— Была бы честь предложена. — Обернувшись, я встретила восхищенный взгляд Грини. — Засим, сударь мой драгоценный, мы с тобою прощаемся. Окончен разговор.
— Как окончен? — Обух придержал меня за рукав. — А как же уговор? У нас с этою богадельней уговор был.
— Не с богадельней, а лично с директрисой. Обожди с полгодика, нового человека на ее место назначат, сызнова уговоришься.
— Полгода? Слышь, как тебя…
— Ваше высокоблагородие.
— С тобою, может… того?
Развернувшись на каблуках, я смерила нахала взглядом, от сапожек его щегольских до рожи противной.
— Мою цену, Обух, ты знаешь.
— Будет тебе мадама!
— Перфектно.
Он сплюнул картинно в снег, щелкнул ногтем по узкой тулье котелка и вразвалочку вышел за калитку. Подождав, пока группа мужиков скроется с глаз, я грузно осела на руки Григория Ильича.
— Геля!
— Думала, сомлею, такое напряжение, аж екало все в подбрюшье.
Костик отлип от стены, прихромал поближе.
— Вы, вашбродь, нами с фартовыми за услуги рассчитаетесь?
— Евангелина Романовна, — ответил ему Волков, — только что выиграла нам время. Мой бог, это было великолепно.
Покраснев от похвалы, я сказала Костику:
— Ни в жизнь вы больше на злодеев работать не будете, даже если мне придется до старости в этом Крыжовене с револьвером на изготовку приют ваш сторожить.
