— Значит, мне не стоит его расстраивать.
— Дэн, я думаю, что ты не понимаешь всей серьёзности ситуации, — заглядывая мне в глаза, медленно говорит Ребекка, и я так же сосредоточенно отвечаю:
— Ещё как понимаю. Вчера он хотел впутать в это ещё и Коди. Какова вероятность, что однажды генерал не решит, что он виноват в какой-нибудь мелочи, важной для самого Бронсона? И что прикажешь делать старой Мидж, когда она узнает, что сына лишили работы, или того лучше… — я резко замолкаю, не готовый произнести правду вслух. — Ты представляешь старушку Мидж, Ребекка? — уже спокойнее спрашиваю я. — А ты представь. Её. Одну в Кольце Эмили. То, какой станет её жизнь. Кому она будет нужна на станции?
Ребекка молчит несколько секунд, но по её внезапно решительному взгляду я понимаю, что девушку совсем не переубедил, просто она пытается придумать аргумент весомее. И как обычно, когда она наконец его называет, то бьёт сразу в цель:
— Ты хочешь сказать, что согласился помогать Бронсону, только когда узнал о его планах на Коди?
Она буравит меня взглядом, и солгать не получится.
— Потому что я думаю, что ты узнал правду раньше, а теперь другом просто прикрываешься.
— Кто мной прикрывается? — раздаётся голос, и мы резко поворачиваемся к двери.
Все трое неловко переводим взгляды друг на друга.
— Мы не закончили этот разговор, — говорит мне Ребекка.
— Закончили, — парирую я тоном, не терпящим возражений, и ей ничего не остаётся, как поджать губы и, бросив на меня недовольный, упрямый взгляд, выйти из комнаты.
— Любопытно вы решаете конфликты, — замечает Коди, и зря, потому что я сразу перекидываюсь на него:
— Что ты здесь делаешь?
— Интересный вопрос. Я выполнил всё, что мне велел Натан Дэвис, и вернулся на работу. Не стоит? Смотрю, здесь меня есть, кем подменить, — добавляет он едва не обиженно, подбородком указывая на меня, сидящего за компьютером.
— Мне ли тягаться с тобой в вопросах изучения альтернативных источников энергии?
Я пытаюсь усмехнуться, но даже для меня самого слова звучат наигранно.
— Ты хотел сказать — разработкой гибридных фруктов, — хмуро поправляет друг. — И мне не кажется, что ты занят именно этим, — добавляет он, вытягивая шею и глядя на экран монитора.
Чёрт… Глупо. Очень глупо. Обернуться и закрыть все окна было бы совсем нелепо, поэтому я просто молча тру переносицу.
— Твоя начальница уже просила меня посмотреть то, чем ты, скорее всего, занимаешься, — говорит Коди безмятежно, а я резко поднимаю на него взгляд и замечаю его удивление из-за моей реакции. — Это что, какая-то тайна? — уточняет он, и в глазах появляется беспокойство, а потом взгляд гаснет. — Или, возможно… Если это что-то другое, можешь не говорить, особенно если выгодная работёнка.
Ах вот оно что…
Знай он, что это за «работёнка», ему бы пришлось освободить холодильник от своих запасов, как он обещал в случае, если бы люди генерала привезли на станцию человека с Земли…
— Коди, послушай, это то, чем занимался ты. Что удалось узнать?
После моих слов он расслабляется, но тоска в глазах никуда не девается.
— Если я правильно помню, то по образцу цветка и пыльце биологический вид установить оказалось невозможно, однако примерно на шестьдесят процентов наблюдалось совпадение с фацелией из Водолистниковых.
Я согласно качаю головой, и Коди продолжает:
— При условии, что пыльца принадлежат цветку фацелии, сок содержит в себе зелёные хлоропласты, способные к фотосинтезу. Окружающее вещество представляет собой физиологический раствор, по структуре чем-то напоминающий кровь, только фиолетового цвета — насыщенную гемэритрином.
— Кровь? Гемэритрин? — повторяю я бессознательно.
— Да. Процент глюкозы достаточно высокий и, что ещё забавнее, один из образцов был назван «участком здоровой кожи». Я оценил юмор: эпидерму растения кожей в научном мире ещё никто не называл.
— В смысле? — пытаюсь ухватиться за суть, но всё равно не понимаю, к чему ведёт Коди. — Это и правда участок здоровой кожи. Человека, — добавляю я, когда друг подозрительно и недоверчиво прищуривается.
— Наверняка что-то напутали, — говорит он в ответ убеждённо, — потому что образец, может, и похож на эпидермис, но человеку принадлежать никак не может: строение совсем другое. Это же покровы растения, — произносит Коди так, словно озвучивает всем известную истину. — Иначе откуда там устьица? — задаётся он риторическим вопросом, но тут же о нём забывает: — Правда, странные какие-то: хлоропласты решили, что им следует быть бежевыми.
Коди усмехается, а я хмурюсь всё сильнее и вдруг говорю очень серьёзно:
— Это человеческая кожа. Определённо.
Сбитый с толку моим упрямством, друг говорит намеренно торжественно:
— Разве что человека-растения.
Он расплывается в широкой улыбке, ожидая, что я тоже оценю шутку. Только вот мне не смешно. Совсем.
— А что ты скажешь про образец с названием «кожа, которая начала исцеляться»?
— Ой, — отмахивается Коди, как будто тема ему внезапно надоела. Возможно, так и есть — после того, как я нагло проигнорировал его попытку пошутить. — Там вообще бред: человеческая кожа перемешана прямо с цветами. Я с таким никогда не сталкивался. Понятия не имею, откуда Ребекка взяла эти образцы, но они явно дефектные.
Внутри поднимается такая буря, что дышать спокойно удаётся с большим трудом. Мои догадки, подпитываемые словами Коди, — это не просто головоломка, которую я никак не могу решить, — это угроза разрушить то, во что верю не только я, но и многие люди, например, что у человеческой кожи не может быть строения эпидермы растения…
— Из всех образцов более ли менее понятен только участок обожжённой кожи, — продолжает Коди, не замечая, как меняется моё настроение. — Если речь идёт о человеческой, конечно, — с усмешкой добавляет он. — Но и то — с натяжкой. В образце нарушена выработка пигмента, задерживающего ультрафиолетовые лучи. Ожог явно солнечный, но при заданном переизбытке света кожа должна образовывать загар, а образец отличается светло-бежевым оттенком. К тому же, — вслух рассуждает Коди, а я всё больше и больше теряю связь с реальностью, — потом уже я выяснил, что образцы реагируют на солнечную энергию, подобно растениям, а на якобы человеческой коже они начинают восстанавливаться в тех местах, где прежде были какие-то ранки…
В одно мгновение у меня пересыхает во рту, и говорить становится трудно, когда я пытаюсь произнести:
— Что ты сказал?
— Вряд ли это важно, когда к вам идёт Счастливчик, — отрезвляет меня Коди и кивает в сторону двери, с места, где стоит мой друг, видно коридор.
Парень прищуривается, словно рассматривая гостя, когда я переспрашиваю:
— Алан?
Он кивает и смотрит на меня оценивающим и как будто разочарованным взглядом.
— Уверен, что речь идёт не о выгодной работе?
— Послушай… — начинаю я, но слов подобрать не могу, потому что думаю только о том, что генерал-лейтенант уже наверняка зашёл в кабинет к Ребекке.
— Дэн, — прерывает Коди. — Твоё право. Я не осуждаю. Честно, — тоскливый взгляд говорит, что как раз наоборот. — Я тоже, наверное, согласился бы и не сказал тебе, — он молчит, что-то обдумывая, а потом говорит: — Хотя нет, знаешь, я всё-таки хотя бы попытался дать и тебе шанс.
Открываю рот, чтобы ответить, но в этот момент на пороге появляется Ребекка и кивком головы велит следовать за ней. Не остаётся надежды, что Алан Джонс, правая рука генерала Бронсона, пришёл по делу к моей начальнице, а не ко мне. Под тоскливым взглядом Коди следую за Ребеккой, она пропускает меня вперёд, и я вхожу в кабинет. Дверь за моей спиной закрывается. Я мысленно отмечаю, что порог Ребекка так и не переступила.
Наши с Аланом взгляды встречаются, и его кажется таким же растерянным, каким, должно быть, выглядит со стороны и мой собственный. Генерал-лейтенант осматривается с видом человека, который определённо не знает, куда себя деть.
