вертелся волчком, становясь все шире, до размера кулака. Только теперь магистр Бирн сосредоточился на крышке «ковчега» и сильнее сжал руки стоящих рядом.
Искра проскочила сильнее, ярче, Эшлин слабо пискнула, Аодан поморщился. Они еще не привыкли к тому, что приходится терпеть в ритуалах. Повинуясь новому импульсу, каждая сфера сорвалась со своего места и влетела в крышку ковчега, полностью в ней растворившись. Раздался такой треск, будто над головой рушилось небо. Выпуклая каменная плита, отделанная изнутри деревом, треснула ровно посередине. Свет тут же погас. Кто-то, вероятно, Мавис, бросился зажигать местные светильники. Но еще в темноте, пошатываясь после ритуала так, будто каждый выпил по бочонку вина, спасатели бросились к «ковчегу».
Когда наконец-то зажглись полосы огней, то взорам открылась прелюбопытнейшая картина. Аодан держал в руках половину каменной плиты, которую только сейчас соизволил медленно опустить на пол. Кхира вместе с Мавис стояла у светильников. А над сидящим в «гробу вечности» очень встрепанным Баллиолем склонились Эпона, Брендон и Эшлин, все еще державшиеся за руки.
Эдвард с трудом сфокусировал взгляд на Эпоне, широко улыбнулся, раскрыл объятия и заявил:
– Как же я рад, что и ты жив, драгоценнейший друг мой! Сила того негодяя велика, но мы вместе… – он качнулся и грохнулся обратно.
Недовосставшего из гроба Аодан поднял на руки и вытащил наружу.
– Он что, рассудком повредился? – спросила Эпона, кажется, почти сочувственно.
– Это мы тут с ним повредились, – заметила Кхира. – А он что, отряхнется и пойдет. Уж поверьте. Магистр Бирн, вы родителям его не пишите, не надо. Меньше знаешь – крепче спишь.
Брендон считал, что обсуждать рассудок Баллиоля или то, что заменяло ему рассудок, пока рановато. Однако во всем надо было найти что-то успокаивающее. Поэтому он глубоко вдохнул, выдохнул и сказал:
– Отнесите его к Риану Доэрти. Пусть осмотрит внимательно, при необходимости привлечет профессора Аль-Хорезми. Считайте, что сегодня вы заранее сдали один из зачетов по ритуальной магии. И обязательно съешьте что-нибудь. Иначе весь праздник проведете без сил.
Снаружи донеслась музыка начала праздника. Магистр Бирн должен был срочно занять место во главе стола – иначе это действительно сочли бы дурным предзнаменованием вроде того, что следующий год оставит место ректора пустым.
И только выйдя наконец-то к длинному праздничному столу, усевшись возле наряженного в женское платье снопа, Матушки Осени, и подняв кубок в приветственном жесте, Брендон Бирн понял.
Он так и не сказал Эшлин о Кристалле.
Глава 12
Ночь Осеннего Равноденствия
Праздник был похож на те, дома, в семье Муин. Пестрее, менее стройный, но не менее веселый. Звучала музыка, пахло пряностями, ветер играл лентами. Эшлин пила из деревянного кубка яблочный сидр и ела с одного блюда с Эпоной ломти сыра с тмином и пышный горячий хлеб, макая его в масло с травами. Знаменитый Длинный Пирог, весь во взбитых сливках, внесли двенадцать слуг, когда стало темнеть, – пирог был окружен свечами, и его встречали стоя, торжественно, и магистр Бирн серьезно сказал: «Приветствуем дар урожая, пирог пирогов и поднимаем кубки за то, чтобы и через год он вернулся к нам». На этом дела слуг окончились, и они тоже сели за стол – Университет праздновал, как празднует семья. Потому стол и был огромен, состоял из множества составленных вместе столов, извивался длинной ломаной линией. А в воздухе, высоко над головами, висели горящие свечи на серебряных блюдах – желтые, оранжевые, красные, цвета наступающей осени.
Профессор Тао в пышном венке из розовых гортензий сидел между профессором Аль-Хорезми, на голове которого был ровно такой же венок, и маленькой, совершенно седой черноглазой женщиной в алом платке, настолько обильно украшенном бархатцами, что платок казался золотой короной. Это была профессор мантики – матушка Джи, это уже нашептала подругам Кхира. В праздник матушка Джи обещала погадать желающим. Кажется, этого хотели все, кроме Эшлин. Феруза Аль-Хорезми, сидевшая с другой стороны от мужа, кормила белую Сахаб, поставив ей тарелку на табурет. Шея кошки украсилась ленточкой, к которой чьи-то руки бережно прикрепили еще одну гортензию, тоже розовую. Хороший цветок для венка, Эшлин мысленно одобрила – ласковое пожелание благополучия и мира. Скорее всего, Феруза Аль-Хорезми тоже чувствовала цветы, пусть и не знала их язык. На ее волосах поверх неизменного покрывала тонким ободком лежал венок из незабудок. Верность.
Эдварда привел Аодан, усадил бережно, как фарфорового, и Эшлин выдохнула. Полведра был весел и точно узнавал окружающих, а после кубка сидра вежливо поклонился Матушке Осени, схватил сноп в юбке и кинулся с ним – или, вернее сказать, с ней – танцевать в первой паре джиги. Во вторую Нелли Ворона утащила Аодана, пары звонко отбивали ритм на деревянном настиле, нарочно положенном для танцев, неслись по кругу, и вот уже профессор Тао пригласил раскрасневшуюся Кхиру, а сидевший подле Брендона Риан Доэрти хлопнул ладонью по столу – и над танцующими взлетел золотистый вихрь пыльцы, тут же превратившийся в бабочек и вьюном закрутившийся под свечными блюдами. А когда бабочки вновь рассыпались в пыльцу, вышла Феруза Аль-Хорезми, улыбнулась, подбросила в воздух семь шелковых платков, и они танцевали в воздухе, словно удивительной красоты птицы, и от этого становилось тепло внутри, как бывает перед очагом или на закате.
– У нас дома было не так весело, – сказала Эпона. – Хотя, конечно, богато и пышно. У нас даже королевская семья бывала, но это, знаешь… как на экзамене. Тут лучше.
Она говорила и следила взглядом за Фарлеем и Энией, вышедшими танцевать свечной бранль и особо нежно передававшими друг другу зажженную свечу, глядя в глаза.
– Ты скучаешь по дому? Я очень, – призналась Эшлин. – У нас весело было. Как тут. Даже если важные гости, все равно весело.
– Я не очень. Вот видишь моего брата? Он отцовский любимец и матушкин тоже. У них долго не получались дети. Потом я, а я, как видишь, не мальчик. Они уже перестали надеяться, и вдруг сын.
Эшлин уже поняла, что в человеческом мире мальчик почему-то важнее девочки.
– А если ты выйдешь замуж за Эдварда, ты же уйдешь в его семью? Так у вас принято?
Последняя фраза была не очень удачной, но Эпона не заметила.
– Ты думаешь, мне там будет лучше? Немного да. У него очень любящий отец, действительно очень, и если с Эдвардом что-то случится – мне будет жаль в первую очередь его. Сестра тоже очень милая. И если о семье говорить, Эдвард немного даже похож на меня – как бы его ни любили, он
