присоединиться. Видимо, они просто еще не поняли, что представляет собой этот индюк. Зато у Фарлея глазки сверкнули по‑крысиному. Он явно затеял какую-то пакость.
Горманстон – будущий родственник Эдварда, потому что отвертеться от брака ни у самого Эдварда, ни у Эпоны пока не получилось, – ежедневно ходил к ректору на индивидуальные занятия, потому загордился еще больше, чем раньше. Хотя студенты болтали, будто это связано не с талантом Фарлея, а с бездарностью, ректор надеется ну хоть чему-то его выучить ради дружбы и денег герцога.
Среди тех, кто играл, нуждающихся в деньгах не было, так что старший, потряхивая в широкой ладони кости, заявил, что играют здесь на интерес. Тот, кто проиграл, выполнит задание выигравшего. Аодан положил руку на плечо другу. Он всегда делал так, предостерегая. Но неудачный день подхватил и нес Эдварда, заставляя выбирать самые дурацкие из возможных решений.
– Идет! – сказал Эдвард и сел на стул с таким грохотом, будто был в рыцарском доспехе. Аодан встал за его спиной, молча наблюдая. Он всем своим видом намекал на то, что обманывать, даже очень хитрым магическим способом, его друга не стоит. Ибо выиграть в таком случае можно было бы только тумаки.
На втором кону Эдвард разошелся, прикончил кружку пива, начал вторую, картинно выбрасывал кости из рук, так что они разлетались по всему столу. «Даже пятерку выкинуть не можете, косорукий вы неудачник», – внутренний голос теперь надолго обрел тон проклятого коменданта. Эдвард волновался, подскакивал на месте, дышал на кости, но неумолимо двигался к провалу. Пока на последнем кону не проигрался вконец.
Он, сжав зубы, наблюдал за тем, как решалась его судьба, и мысленно ругал окружающих за дурное воображение. Пока оно вертелось вокруг четырех кружек пива, серенады под окном коменданта мужской коллегии, распевания песен в обнаженном виде и подкладывания петуха в комнату к девицам. А потом Фарлей Горманстон с улыбкой высказал свою идею. И лучше бы воображения у него не было.
– Мы все наслышаны о боевом духе Эдварда Полведра, которого не испугал даже гнев профессора Тао. Он может сделать что-то действительно впечатляющее. Все сейчас обсуждают таинственную смерть профессора Дойла. А ведь то, над чем он работал, осталось. Говорят, будто профессор в своем особом гробу познал тайну происхождения мира. Пусть Баллиоль ляжет туда же и расскажет нам, что увидел. Получаса хватит.
Эдвард посмотрел, с каким маслянистым удовольствием улыбается Горманстон, и понял, что теперь отступить – значит завоевать славу последнего труса. На задворках сознания здравый смысл вопил о том, что тот же ши, что убил Дойла, придет и за Эдвардом, и только потерявшие разум лежат в гробу живьем по доброй воле.
– А это правда любопытно, – усмехнулся старший. – Ну как, мелкий, по рукам? Мы помогаем открыть склеп, а ты ложишься.
Аодан так шумно вздохнул, что у Эдварда волосы на затылке зашевелились. Но он, если что, даже из ада друга вытащит – Полведра не сомневался. Отступать нельзя. Поэтому Эдвард сделал третью за этот день фатальную глупость.
– По рукам. Интересно, если я раскрою тайну происхождения Вселенной, меня сразу магистром сделают?
– Сделают, – почти нежно пропел Горманстон, – посмертно.
И от этой его уверенности стало жутковато.
* * *
Едва услышав от Коннора Донована, что на Эшлин напали, Брендон с трудом удержался от того, чтобы не броситься к ней, удостовериться, что с ней все в порядке. Но должность не позволяет магистру носиться как мальчишке. Он выслушал будущего инквизитора, хмуро кивнул и переспросил, где сейчас находится пострадавшая студентка. После немедленного визита к деревенскому старосте было бы не лишним ее найти.
– И знаете, что еще странно, магистр Бирн? – заметил Коннор. – Присмотреться бы к этому месту. Вы ж знаете, почему мы туда на посвящение отправляем – там туман над камнями всегда стоит, страшновато, но неопасно. Так вот, я же сходил туда. Нет тумана. А камень чуть иначе стоит. Словно там ритуал кто-то проводил, и место изменилось. Не слышали об этом?
Брендон не знал. И ему это не нравилось.
Лошадь Брендона, привычная к неспешным прогулкам в окрестностях Университета, подустала нестись к деревне во весь опор. Придержал он ее только у самого поворота дороги, где открывался вид на дома, чтобы въехать более степенно. На деревенской площади собирали хворост для большого праздничного костра, уже растянули два шатра и прикатили пару бочек. Дети крутились вокруг большого котла, от которого пахло яблоками и медом. Брендон, не спешиваясь, спросил какого-то тащившего корзины с хлебами парня, где староста. Ему указали на седого человека у дальнего шатра, который распекал бойкую румяную женщину в съехавшем чепце – та незло отругивалась.
– Доброго дня.
Заметив подъехавшего магистра, староста и его собеседница согнулись в поклоне.
– Доброго, господин магистр!
– До меня дошло, что ваши юнцы – их было трое – сегодня помешали девушке из Дин Эйрин набрать в лесу воды. Были с ней невежливы и вели себя крайне непристойно. Еще слишком рано, чтобы их оправдывал избыток хмельного в голове.
– Прошу меня простить, господин магистр, но тут нашей вины нет, – староста говорил искренне удивленно. – Чужаков мы здесь не видели, хоть лес густой, там и медведь потеряться может. А мои с утра раннего все здесь и туда не отлучались. Мы столбы для шатров вкапывали, столы ставили. И я с ними был. А за вином и пивом в город у нас ездят те, кто поведения самого трезвого – сами понимаете. Некогда нашим перед праздником бедокурить, вот головой клянусь, господин магистр!
Брендон внимательно смотрел на морщинистое лицо с плоским носом и внимательными карими глазами. Этот человек не врал, не юлил, был взволнован, но не испуган.
– Что ж. Если увидите чужаков, пусть нам о них сообщат. Не хотелось бы видеть этот лес разбойным. Разбойники хуже блох – если заведутся, всю округу искусают, а вывести можно разве что огнем.
– Исполним, господин магистр. Не держите зла, не мы это.
– Счастливого вам равноденствия и сытой зимы.
– Благодарим вас!
Брендон развернул коня и направился обратно к Университету. Он ехал шагом, потому его легко догнала румяная молодуха в чепце.
– Господин магистр, простите меня. Видела я чужих. Вчера. А старосте не сказала. Я невестка ему, знаю, он сердцем хворает. Не хотела волновать-то.
– Вы можете что-то рассказать о них?
– Да я разве разглядывала? Трое. Не отсюда. Лет, может, под тридцать старшему, в шляпе он с пером зеленым, двоим лет поменьше. Попивают, видать. Оружные все.
– Вам ничего не сделали?
– Да нет, – молодуха усмехнулась. – Ну сказали
