Она судорожно выдохнула.
— Все в порядке, малыш.
Она наклонилась, чтобы успокоить его, но из-под полотенца, висящего на двери духовки, вспыхнуло пламя.
Предчувствие опасности окутывало Моргана, как дым. Он поднял голову от виски как волк, проверяющий ветер, его охотничьи инстинкты бились в тревоге. Но он не мог обнаружить угрозу в тихом баре гостиницы.
— Может быть вам еще? — предложила официантка. Она переместила свой вес, проводя рукой по бедру. — Или что-нибудь? Все что угодно.
— Нет. — Он вспомнил человеческие манеры и добавил, — Спасибо.
Она была молодая, с ясными глазами, гладкой кожей и нетерпеливая. Но он не хотел ее. Он не хотел никакую другую женщину, кроме Элизабет.
Понимание было почти тревожным, как хитрая щекотка по шее и сосание под ложечкой. Впервые за все его существование, ему было неудобно в собственном теле. Не потому что он нуждался в сексе или море, а потому что он хотел ее. Элизабет. Он беспокоился о ней.
Как люди переносили это? Этот край нетерпения, этот зуд беспокойства, это осознание другого как поток воды по коже. Она хотела времени, чтобы побыть в одиночестве, как она сказала. Чтобы подумать.
Длинный глоток виски не мог рассеять горечь во рту.
Она должна была забрать дочь, починить автомобиль, возобновить свою жизнь. И Морган, пойманный ее бледным лицом и огромными темными глазами, знал, что он двигал границы ее принятия достаточно для одного дня, словно как опьяненный дурак.
«Ошибка», — подумал он теперь. Как любой воин, Элизабет будет использовать передышку, чтобы сосчитать свои потери и перегруппироваться. Он должен был остаться с ней.
Он должен быть с ней.
Мысль рассекла ему череп, острая, как топор, или инстинкт.
Он встал.
— Я могу что-нибудь еще добавить к вашему счету? — спросила девушка за стойкой.
Он отрицательно кивнул, поблагодарил ее и ушел, ведомый безотлагательностью, которую он не мог объяснить и не подвергал сомнению.
Автостоянка воняла гравием и бензином, сырой глиной заброшенных садов и сильным запахом моря. А под всем этим была едкая инфекция как пепел. Он раздувал ноздри. Как демон.
Он оскалился. Предчувствие опасности нахлынуло, более сильное, чем прежде. Элизабет.
Прежде чем он дошел до конца парковки, он сорвался на бег.
* * *
Красное пламя выстрелило в потолок. Горящее полотенце упало на пол. Сердце Лиз билось о ребра. Она упала на колени, шаря в шкафчике под раковиной. Средства для мытья посуды, мешки для мусора, ведро для мусора… Огнетушитель.
Слава Богу. Она схватила его.
Она никогда не пользовалась им раньше, понятия не имела, если он закончился. Мог ли он кончиться. Она поднялась, рванула большой круглый штырь и направила носик на огонь.
Ничего.
Пот выступил у нее на лице и под руками. Все чувства обострились до предела. Без паники. Она была врачом, обученным действовать спокойно при кризисной ситуации. Она сжала, нажала, молясь. Поднялся взрыв химической пены, заливая плиту. Пламя и пена образовали маслянистую, вонючую лужу. Она закашлялась, распыляя пену. Огонь спал с угрюмым шипение и оранжевой вспышкой. Она распыляла до тех пор, пока баллон не забулькал и не кончился, до тех пор, пока плита и пол рядом с ней не были покрыты жирной, едкой пеной. У нее дрожали руки. Ноги подкосились. Она вздрогнула и опустила огнетушитель.
Огонь вспыхнул гейзером пламени. Черт побери. Дым вскипел, циркулируя всеми цветами: синим, желтым, черным, фиолетовым.
«Беги», — подумала она. — «Ищи помощь».
Ничто, что она могла спасти, не стоило ее жизни. Зак и Эм нуждались в ней. Она не могла позволить себе умереть.
Тигра выл долгим, неземным криком кошачьего отчаяния. Она не могла бросить котенка. Она бросила вниз баллон и полезла под стол, порезав ладонь о разбитую кружку. Тигра попятился назад.
— Черт побери, кот.
Она подхватила его на руки, игнорируя зубы и когти котенка, и бросилась к задней двери. Дым клубился, сворачивался, скользил к потолку и стекал по стенам. Ее потные ладони повернули дверную ручку. Она застряла. С котенком, повисшем в сгибе локтя, она дернула, потянула на себя дверь, стала ее трясти. Дверь не сдвинулась с места.
Кошачьи крики пронзили ее барабанные перепонки. Кашляя, она оставила дверь и, спотыкаясь, пошла в столовую. Глаза слезились от дыма. Стул выплыл на ее пути. Больно треснул по голени. Она отбросила его в сторону, рванула вперед, упала на колени, по-прежнему прижимая протестующего Тигру к своему животу.
Занавес огня возник как стена, блокируя путь к ее спасению. Жар взорвался, почти опаляя волосы. Она закричала от ужаса. Куда идти? Вперед или назад? Дверь? Застряла. Или огонь?
Задняя дверь распахнулась. Огонь взвыл и поднялся выше. Холодный, влажный порыв воздуха ударил в спину.
Морган.
Облегчение охватило ее. Он заполнил дверной проем, черный как грозовая туча, приведя с собой шторм. Дождь вошел в комнату, режущий, серебряный. Воздух дрожал от тумана и ярости, когда сталкивались энергии.
Дрожа, она смотрела, как сила сверкала вокруг него.
— Гау! — прокричал он. — Я изгоняю тебя!
Огонь ревел, сворачивался, отступал. У двери в столовую занавес пламени разрывался как туман, исчезая в душе алмазных капель. Порыв ветра рассеял удушливый дым. Огонь на плите пробормотал, поплевался и погас.
Тигра сжался, замолкая в ее руках.
Морган стоял в рассеивающимся дыме, как солдат на поле битвы. Лиз могла чувствовать энергию, бегущую в его крови и изливающуюся на его кожу. Его глаза с золотой оправой сверкали. Шагая по кухонному полу, он поставил ее на ноги и прижал к своему стальному корпусу.
— Ты в порядке?
— Я… — Ее легкие не работали должным образом. А мозг не соображал. — Отлично, — прежде чем она успела, что-либо еще добавить, его губы впились в ее.
Его поцелуй был яростным и нуждающимся, жарким. Его рот требовал и покорял ее. Она прижала к нему одну руку, и ее короткие ногти впились в его мускулистое плечо, потрепанное штормом ощущений, бурей облегчения, желания и жажду. Она не могла перевести дыхание или успокоиться. Он смел ее контроль.
Она отдалась его поцелую, радуясь простому прикосновению, вкусу, существованию.
Котенок извивался и царапался между ними.
— Ой.
Одной рукой он вытащил котенка между ними и опустил вниз. Он сжал ее бедра, чтобы притянуть ее жестче к нему и остановился, рот сжался в явном недовольстве.
